|
Несколько объяснительных слов
по поводу "великого спора",
в ответ на примечания о. прот. А. М. Иванцова-Платонова
В.С,Соловьёв
В 18 № "Руси" напечатана моя статья о папстве с выпуском
весьма существенного (на мой взгляд) места, но зато снабженная двадцатью
пятью, частию дополнительными, частию критическими примечаниями моего
достоуважаемого учителя, прот. А. М. Иванцова-Платонова. К сожалению,
я не успел предупредить напечатание своей статьи в этом виде. Что
касается до примечаний А. М. Иванцова, то ни жизненное значение спорных
вопросов, ни почтенное имя автора не позволяют обойти их молчанием.
К тому же те недоразумения, которых я был невольной причиной, побуждают
меня прямее и яснее поставить некоторые важные вопросы касательно
нашего отношения к Римской Церкви.
Говоря о Западной Церкви, почтенный автор примечаний имеет прежде
всего в виду историческую изнанку папства, т. е. те практические злоупотребления
и схоластические искажения папской идеи, которые обнаружились в истории
папства (преимущественно средневекового). Эти злоупотребления и искажения
всем известны; их нельзя и не нужно обходить, говоря о папстве. Моя
статья указывает на них довольно резко и нисколько их не оправдывает.
Совокупность этих злоупотреблений и искажений — частию невольных и
ненамеренных (как справедливо замечает о. Иванцов) — я обозначил для
большей ясности названием папизма и под этим именем различил их от
папства в его истинной сущности и религиозном призвании. Почтенный
А. М. Иванцов в своих примечаниях постоянно упускает из виду это различие,
хотя и не может отрицать его значение. Он должен признать, что было
время, когда папство существовало и действовало, а папизма в сказанном
смысле не было, — такое время, когда величайшие представители Восточной
Церкви видели в римском престоле главную опору православия и крепчайшую
ограду церковной свободы. Что папству, или точнее кафедре Св. Петра,
принадлежит высокое и важное значение в Церкви — это между православными
говорю не я: это говорят св. Иоанн Златоустый, св. Кирилл Александрийский,
св. Максим Исповедник, св. Иоанн Дамаскин, св. Феодор Студит. В рукописи
моей статьи приведен довольно длинный ряд святоотеческих и соборных
свидетельств в этом смысле. К сожалению, эти свидетельства выпущены
в печати. Как бы то ни было, я не защищаю своего мнения, я не имею
своего мнения в этом деле. Центральное значение римской кафедры признается
мною только в том смысле, в каком оно признавалось св. Максимом Исповедником
или св. Феодором Студийским. Да будет мне позволено привести здесь
хотя одно святоотеческое свидетельство. Вот что говорит св. Максим
Исповедник: "Все пределы вселенной и повсюду на земле непорочно
и православно исповедующие Господа, как на солнце вечного света, неуклонно
взирают на святейшую Церковь римлян, на её исповедание и веру, принимая
из нее сверкающий блеск отеческих и святых догматов... Ибо с самого
начала от сошествия к нам воплощенного Бога Слова, все повсюду христианские
Церкви приняли и содержат ту величайшую между ними Церковь Римскую
как единую твердыню и основание, как навсегда неодолимую по обетованию
Спасителя вратами адовыми, но имеющую ключи православной в него веры
и исповедания" и т. д..
Ввиду этого и множества других подобных свидетельств, позволительно
спросить: какой же вселенский церковный авторитет осудил папство?
О. Иванцов замечает, что "в Восточной Церкви высшим церковным
авторитетом и органом единства признается Вселенский собор".
Так какой же Вселенский собор осудил папство? На Седьмом, последнем
из бывших Вселенских соборов, вместе с патриархом Тарасием председательствовали
папские легаты, послание папы Адриана читалось здесь и приветствовалось
как выражение чистейшей истины и голос высшего церковного авторитета,
— на этом соборе папство не осуждено, а возвеличено. А с тех пор голоса
Вселенской Церкви мы не слыхали. При всем должном уважении к представителям
греческого и нашего отечественного духовенства отождествлять их с
Вселенскою Церковью я не смею, принимать мнение наших духовных за
приговор Вселенской Церкви я, по совести, не могу.
Кроме упомянутого основного недоразумения (постоянного смешения папства
с злоупотреблениями папизма), в примечания к моей статье попали, вероятно
по недосмотру, некоторые ошибочные утверждения. О двух из них считаю
необходимым упомянуть.
В примечании 20 говорится обо мне следующее: "Например, в одной
из статей с голоса католических писателей (да и то не самых осторожных)
представляется несомненным фактом председательство пап на Вселенских
соборах; а между тем известно, что личного присутствия пап не было
ни на одном Вселенском соборе, а на некоторых не было и никакого представительства
от пап". Между тем о личном председательстве пап на Вселенских
соборах нигде, ни в какой статье я не говорил. Да и никто, сколько-нибудь
знакомый с предметом, не мог бы допустить такого невежественного утверждения.
Другое дело, председательство папских легатов на Вселенских соборах:
это есть факт действительно несомненный и общеизвестный. О нем упомянул
и я в той единственной фразе, которая могла подать повод моему почтенному
цензору к его нечаянной ошибке. Вот эта фраза: "Практический
Рим давал убежище религиозным мыслителям Греции, и восточные богословы
опирались на авторитет латинских первосвященников; римские легаты
председательствовали на греческих соборах, и восточные монахи выступали
союзниками западных иерархов" ("Русь", № 14, стр. 34).
О председательстве папских легатов на всех Вселенских соборах у меня
нигде не говорится.
Иначе как недосмотром не могу я объяснить себе и следующего места
в примечании 13. Здесь о Католической Церкви говорится между прочим,
что она "делает существенные изменения в совершении таинств (разве
отнятие евхаристической чаши у мирян, вопреки прямому смыслу слов
Спасителя, отнятие причащения у младенцев — не существенные изменения?)"
— Без сомнения, внимательно перечтя эти строки, автор их почувствует
крайнюю неверность употребленных им выражений.
Кстати, Примечание редакции к моей последней статье упрекает меня
вообще в "некоторых неточностях". Упрек, конечно, справедливый.
Укажу на одну из таких неточностей, мною замеченную. Говоря об основаниях
авторитета римской кафедры, я выразился так: "Несколько загадочных
слов в Евангелии да одна могила в Риме". Вместо загадочных следовало
бы сказать таинственных.
Для читателей замечу, что упомянутые особенности Латинской Церкви
никакого изменения, ни существенного, ни несущественного, в совершении
таинства составлять не могут, ибо они к совершению таинства вовсе
и не относятся. В Евхаристии совершение таинства есть одно, а принятие
его или приобщение ему есть другое. Совершается таинство неизменно
и одинаково по всей Церкви, как Восточной, так и Западной, материей
для него везде служат хлеб и вино. Но раз таинство совершилось, раз
хлеб и вино стали видимостью нераздельного тела и нерасточимой крови
Божией, то всякий способ или порядок принятия этого таинства людьми
является уже делом церковного обычая, зависящего не от мистических
или чисто религиозных, а от общественных и исторических условий церковной
жизни. Наш восточный обычай причащения мирян под обоими видами несомненно
исторически древнее и социально правильнее обычая западного. Но во
всяком случае этот вопрос касается не догматически определенного таинства,
а исторически изменяемого обряда. Замечательнейший из наших богословов.
Хомяков, со свойственным ему остроумием и талантом развивал между
прочим мысль, что латинский обычай есть выражение иерархического аристократизма
этой Церкви. В таком случае, обычай нашей Церкви будет выражением
её демократизма. С этим можно вполне согласиться. Не должно только
забывать, что такое различие никак не доходит до существа Церкви,
ибо в существе своём Церковь не есть ни аристократия, ни демократия,
и на поверхности своей может одинаково терпеть как демократические,
так и аристократические обычаи.
Как справедливо замечает почтенная редакция "Руси", вопросы,
обсуждаемые, или, лучше сказать, затронутые в моих статьях, весьма
важны. Великую услугу оказал бы нашему церковному сознанию, а вместе
с тем и душевную пользу многим истинно верующим людям принес бы достоуважаемый
автор примечаний, если бы решился прямо и категорически ответить на
следующие, основные вопросы касательно нашего отношения к Римской
Церкви..
Вопросы:
1. Постановления Вселенских соборов о неприкосновенности Никейской
веры относятся ли к содержанию этой веры, или же к букве Символа Никео-Константинопольского?
2. Слово Filioque, прибавленное к первоначальному тексту Никео-Константинопольского
Символа, содержит ли в себе непременно ересь, и если да, то на каком
Вселенском соборе эта ересь подверглась осуждению?
3. Если сказанное прибавление (появившееся в западных церквах с VI-ro
века, а около половины VII-го века ставшее известным на Востоке) заключает
в себе ересь, то каким образом бывшие после сего два Вселенские собора
— Шестой в 680 г. и Седьмой в 787 г. — не осудили эту ересь и не отлучили
принявших её, но пребывали с ними в церковном общении?
4. Если нельзя с достоверностью утверждать, что прибавление Filioque
есть ересь, то не дозволительно ли всякому православному следовать
в сем деле мнению св. Максима Исповедника, который в послании к пресвитеру
Марину оправдывает сказанное прибавление, толкуя его в православном
смысле?
5. Помимо Filioque, какие другие учения Римской Церкви и на каких
Вселенских соборах осуждены как ересь?
6. В случае если должно признать, что Римская Церковь виновна не в
ереси, а в расколе — раскол же по точнейшим определениям св. отец
бывает тогда, когда часть Церкви (духовные и миряне) ради каких-нибудь
вопросов обряда или дисциплины отделяются от своего законного церковного
начальства, — то спрашивается: от какого своего церковного начальства
отделилась Римская Церковь?
7. Если Римская Церковь не виновна в ереси, а в расколе виновна быть
не может, не имея над собою никакого церковного начальства, от которого
она могла бы отделиться, то не должно ли признать, что эта Церковь
пребывает нераздельною частью единой Вселенской Церкви Христовой,
а так называемое разделение церквей, не имея никаких истинно религиозных
и церковных причин, есть лишь дело человеческой политики?
8. Если наш разрыв с Римскою Церковью не основан ни на чем подлинно
божественном, то не должны ли все православные христиане, думающие
более о том, что Божие, нежели о том, что человеческое, деятельно
стараться о восстановлении церковного единства между Востоком и Западом
для блага всей Церкви?
9. Если восстановление церковного общения между восточными и западными
православными есть наша обязанность, то должны ли мы отлагать исполнение
этой обязанности под предлогом чужих грехов и недостатков?
Этих вопросов не может обойти совесть всякого православно верующего,
если только он вдумывался в предметы своей веры и в печальное состояние
современных церквей. — Прямой и искренний ответ на эти вопросы со
стороны такого выдающегося представителя нашей учащей Церкви, как
достоуважаемый протоиерей Иванцов-Платонов, имел бы особое значение.
Если бы такой ответ и не оказался окончательно удовлетворительным,
он, во всяком случае, способствовал бы правильной постановке дела
и мог бы служить некоторым руководством для смущенных совестей. Доселе
великий церковный вопрос решался лишь в смутной области народных пристрастий
и мнимых политических интересов. Истинным представителям православно-церковной
мысли давно пора перенести его на твердую и плодотворную почву вселенского
христианства
|
