|
Вступительная статья
к антологии "Русский космизм"
(М., "Педагогика-пресс", 1993)
[ Конспект
] [ Конспект конспекта
] [ Оглавление
книги ]
Вступительная статья
03. Метаморфоза любви
Однако в деле преображения природы мира и человека, может быть,
самым трудным станет отнятие у природы её главного оружия, её высшего
оправдания, того механизма, каким она обеспечивает свой прогресс
и который в силу этого окружила наибольшей привлекательностью: половой
раскол, воспроизведение человеческих особей путем полового рождения.
Тут и самая сласть для природного существа, и корень его неизбежной
погибели для очистки места плоду этой страсти. Как писал В. С. Соловьев
в статье "Смысл любви": "Само собой ясно, что, пока
человек размножается как животное, он и умирает как животное".
И еще: "Пребывать в половой
раздельности значит пребывать на пути смерти" Прим.
29. В этой своей работе Соловьев вслед за Фёдоровым ставит задачу
творческой метаморфозы половой любви, задачу, может быть, наиболее
диковинную, но и существенную в дальних горизонтах активно-эволюционного,
ноосферного идеала
Но сначала несколько слов о связи этих двух мыслителей-космистов.
В. С. Соловьев, патриарх плеяды мыслителей русского религиозного
ренессанса, знакомится с учением Фёдорова в сжатом виде в 1878 г.,
а в более развернутом - в самом начале 80-х гг. и в первом порыве
от открывшейся ему пророческой дали, к которой наконец были указаны
реальные пути, пишет Фёдорову в письме от 12 января 1882 г.: "Со
времени появления христианства Ваш "проект" есть первое
движение вперед человеческого духа по пути Христову" - и здесь
же признает для себя его автора "дорогим учителем и утешителем",
"отцом духовным". Начиная с этого времени внимательный
и понимающий взгляд явственно ощутит в мысли Соловьева направляющее её "федоровское" течение, прямо выходящее на поверхность
в таких известных его философских и эстетических работах, как "Духовные
основы жизни", "Красота в природе", "Общий смысл
искусства", "Смысл любви". Проблемы выставлены у
Соловьева, возможно, чувственно богаче, "художественнее",
чем у Фёдорова, но сама уку-танность их в образ, особенно в последних,
решающих выводах, скрывает сами эти выводы, размазывает их в метафорическое
"как бы", в мистические порывы. Так их и поняли в своем
большинстве даже самые заинтересованные читатели - поколение русских
символистов. Фактически Соловьев говорит то же, что Фёдоров, но,
не зная последнего, понять первого в его истине, т. е. в том, что
он сам хотел сказать, трудно. На точном федоровском фоне, на его
экране проецируясь, стилистически эффектные перистые облака фраз
и периодов Соловьева наливаются жизнью, тяжелеют верным значением.
Это прекрасно почувствовал и выразил такой тонкий аналитик, как
С. Н. Булгаков, в своей статье "Загадочный мыслитель"
(1906)
Соловьев развивал идеи христианского активизма, богочеловечества,
тесного объединения божественной и человеческой энергий в "теургическом
делании", в деле избавления мира от законов "падшего"
материального естества и ввода его в эволюционно высший, нетленный,
соборно-любовный тип бытия, Царствие Божие. Развивал эти идеи зо
многом параллельно Фёдорову, но значительно более отвлеченно-метафизически,
без конкретной проектики последнего. То же касается и статьи "Смысл
любви" (1892-1894), которую нам предстоит рассмотреть. Но сначала
несколько общих замечаний
Человек располагает специфической энергией огромной мощи, которая
в настоящее время расходуется прежде всего на воспроизведение его
как природного существа. Стремление одухотворить, использовать для
созидательных целей эротическую энергию, силу любви не раз возникало
в мечте и мысли людей. Вспомним хотя бы "серии по страсти",
на которых основывается природосообразный общественный строй у Шарля
Фурье. А Тейяр де Шарден любви как "наиболее универсальной,
наиболее могущественной и наиболее таинственной из всех космических
энергий" придавал важнейшее значение для осуществления высшего
единства мира. "Любовь, так же как и мысль, - писал он в статье
"Строить Землю", - в ноосфере будет пребывать в состоянии
неизменного роста. Избыток увеличивающихся энергий любви перед все
уменьшающимися потребностями размножения людей будет каждый день
становиться все очевиднее. Это означает, что эта любовь, в своей
до конца очеловеченной форме, имеет своей целью выполнять функцию
гораздо более широкую, чем простой призыв к размножению". Об
этой "гораздо более широкой функции" размышляли философы,
начиная с Платона, её пытался поставить на научную основу своей
теорией сублимации Зигмунд Фрейд, но особо радикальный поворот раскрытие
"смысла любви" получило в русском космизме. Точнее, в
мысли Н. Ф. Фёдорова, В. С. Соловьева и их ученика А. К. Горского
Рождение, половой раскол, эрос, смерть сцеплены нераздельно, и
претензия на бессмертную жизнь требует своей последовательной логики.
Задачу преодоления слепого полового рождения, трансформации эротической
энергии Фёдоров ввел в план преобразовательно-космической практики,
план построения преображенного порядка бытия. Разрешение подобной
задачи - наиболее неясный и конкретно трудно пред-ставимый участок
возможной будущей работы над обретением творческого самосозидания
человека. Мыслитель и ставил её лишь в самой общей форме. Воскрешение
- фундаментальный "антиприродный" акт, обратный рождению.
Темная, бессознательная род створная энергия должна быть претворена,
сублимирована в светлую, сознательную творческую энергию, направленную
на познание мира, его регуляцию, воссоздание утраченной жизни. Фёдоров
неоднократно подчеркивал, что он не просто отрицает плотскую любовь,
что привело бы к аннигиляции силы эротической энергии. Скрыто полемизируя
с Толстым, он различает отрицательное и положительное целомудрие.
Отрицательное целомудрие, сохранение аскетической девственности,
внутренне противоречиво; оно далеко не достаточно, это лишь "борьба
оборонительная", которая не дает настоящих положительных результатов,
а при своей абсолютизации приведет лишь к самоубийству человеческого
рода. Посту - отрицательному аскетизму - Фёдоров противопоставляет
"творческий процесс, воссоздание своего организма, заменяющее
питание" (у Вернадского это автотрофность), отрицательному
целомудрию - положительное, которое требует действительно полной
мудрости, в смысле полного обладания своими силами и энергиями мира,
идущими на воссоздание умерших, преображение и их, и себя
Но обратимся к ходу размышления в соловьевском "Смысле любви".
Только половая любовь, по глубине захвата всего существа человека
равная эгоизму, в какой-то мере уже есть, а должна стать в полной
мере, силой преодоления последнего. В любви, подчеркивает Соловьев,
происходит действительное перенесение "центра личной жизни"
в другого, оба любящих восполняют друг друга своими качествами,
создавая вместе более богатое единство; истинная любовь предполагает
обязательное равенство любящих; наконец, всем в любви известна идеализация
предмета любви - живое и конкретное прозревание абсолютного содержания
его личности и её утверждение. Эти качества любви вовсе не нужны
для простого размножения, увековечения чреды все таких же природно
ограниченных, более-менее улучшенных или ухудшенных существ. Служа
продолжению рода, половая любовь "оказывается пустоцветом".
"Если смотреть... на фактический исход любви, то должно признать её за мечту, временно овладевающую нашим существом и исчезающую,
не перейдя ни в какое дело (так как деторождение не есть собственное
дело любви)" (с. 512). Любовь как прообраз какого-то нового
типа связи существ этого мира существует в человечестве зачаточно,
как в мире животных разумное начало. Существующие качества любви
предстают как некие задатки для восстановления в человеке идеального
образа Божия, созидания из двух существ какого-то высшего единства.
Осуществление смысла любви должно быть поставлено как сознательная
задача человечеству, как его Дело: реально, а не только во временном
и исчезающем чувстве придать абсолютное значение другому человеку,
"соединиться с ним в действительном создании абсолютной индивидуальности".
"Осуществить это единство или создать истинного человека, как
свободное единство мужского и женского начал, сохраняющих свою формальную
обособленность, но преодолевших свою существенную рознь и распадение,
это и есть собственная ближайшая задача любви" (с. 513)
Высшую задачу любви Соловьев, как и Фёдоров, выводит к "общему
делу" борьбы со смертью, увековечивания и преображения высшей
ценности - личности, наконец, к Делу возвращения всех сознательных
и чувствующих жертв природного порядка за все время его господства,
т. е. воскрешение всех умерших. В своей аргументации Соловьев буквально
следует за Фёдоровым, шаг в шаг. Забыть отцов, свой долг перед ними,
предаться наслаждению бессмертием на костях и прахе поколений, подготовивших
тяжким трудом и страданием это счастье, будет значить нравственное
одичание предполагаемых грядущих "олимпийцев". "Человек,
достигший высшего совершенства, не может принять такого недостойного
дара; если он не в состоянии вырвать у смерти всю её добычу, он
лучше откажется от бессмертия" (с. 539). Соловьев развивает
одну из важнейших идей автора "Философии общего дела"
о том, что борьба со смертью есть часть общего дела преобразования
того извращенного (по терминологии Фёдорова, "неродственного")
статуса материального мира, в котором царит зло отдельности, непроницаемости,
вытеснения и противоборства. Сама натуральная основа бытия, стоящего
на двойной непроницаемости: во времени (вытеснение последующим предыдущего)
и в пространстве (две части вещества вытесняют друг друга с одной
точки пространства), сам этот онтологический порядок неизбежно порождает
рознь. "Последнее слово, - горько констатирует Соловьев, -
остается не за нравственным подвигом, а за беспощадным законом...
и люди, до конца отстаивавшие вечный идеал, умирают с человеческим
достоинством, но с животным бессилием" (с. 537-538). У Фёдорова
задача выправления извращенного порядка природы в неприродный, бессмертный
тип бытия ставится как конкретное дело: победа над временем, осуществление
принципа сосуществования вместо последовательности, обретается в
воскрешении; победа над пространством-путем достижения "полноорганно-сти",
способности безграничного перемещения в пространстве, "последовательного
вездесущия". Соловьев выражается намного более туманно: "Победить
эту двойную непроницаемость тел и явлений, сделать внешнюю реальную
среду сообразною внутреннему всеединству идеи - вот задача мирового
процесса" (с. 541). Только потому, что Соловьев в проектах
"регуляции природы" и "имманентного воскрешения"
своего "дорогого учителя и утешителя" увидел реальную
возможность одухотворения материи, он сумел так решительно её утверждать
в общей философской форме, которая, к сожалению, для других, не
имевших такой удостоверяющей её реальность расшифровки, повисала
прекраснодушным и почти мистическим утверждением. А между тем впечатление
чего-то мистического возникает только из опущения промежуточных
проективно-деловых звеньев
Завершительным аккордом соловьевских рассуждений о "смысле
любви" звучит центральная для Фёдорова идея общего дела в значении
дела буквально всех и для всех. "Действительно спастись, то
есть возродить и увековечить свою индивидуальную жизнь в истинной
любви, единичный человек может только сообща или вместе со всеми"
(с. 538), стремясь к идеалу совершенного всеединства, где торжествует
та нераздельность всех и их личностная неслиянность, та равноценность
частей и целого, общего и единичного, которая составляет, по Фёдорову,
проективный для человеческого общества идеал Троичного божественного
бытия. Соловьев целиком его прием-лет, придумывая для него свои
названия - сизигия, сизиuическое отношение (от греческого слова,
обозначающего "сочетание", "связь"). Сизигия
(любовное взаимодействие) должна обнять отношение индивидуального
человека к большему, чем он сам, целому: к народу, обществу, человечеству
и, наконец, ко всей Вселенной. Без знания конкретных федоровских
проектов включения космической среды в любовно-преобразовательную
деятельность человечества (расселение человечества в космосе, регуляция
космических явлений и т. д.) следующее заявление (Соловьева также
оборачивается довольно туманной фразой: "Но для полного их
(различных форм разделения людей. - С. С.) упразднения и для окончательного
увековечивания всех индивидуальностей, не только настоящих, но и
прошедших, нужно, чтобы процесс интеграции перешел за пределы жизни
социальной, или собственно человеческой, и включил в себя сферу
космическую, из которой он вышел" (с. 546). Автор "Смысла
любви" отказывается вдаваться в "преждевременные, а потому
сомнительные и неудобные подробности, т. е. конкретно просветить
смысл нового, братского отношения к космосу, те возможные пути к
его установлению, которые начал разрабатывать в своих космических
проектах Фёдоров. Соловьев не понял или не принял огромной теоретической
ценности реалистического мышления, делового проектирования в области
конечных целей и задач, "последних времен и сроков", традиционно
считающейся метафизической и бывшей всегда предметом лишь пассивной
веры, визионерства или отвлеченных спекуляций. Завершая краткое
рассмотрение "Смысла любви", спросим: есть ли в этой работе
какие-нибудь, пусть самые общие, указания на конкретные способы
управления эротической энергией в деле трансформации человеческого
организма из природно-смертного в божественно-бессмертный? "Сила
же этого духовно-телесного творчества в человеке есть только превращения
или обращение внутрь той самой творческой силы, которая в природе,
будучи обращена наружу, производит дурную бесконечность физического
размножения организмов" (с. 547). Тут мы сталкиваемся с ценной
интуицией: раскрыть, умножить, мобилизовать творчески-преобразовательные
ресурсы организма можно через внутреннюю концентрацию производительной,
родотворной энергии. Интересно следующее замечание философа: если
человеческая деятельность станет воистину сознательной, определяемой
идеалом всемирной сизигии, тo она сумеет произвести или освободить
реальные духовно-телесные токи, которые постепенно овладевают материальною
средою, одухотворяют её ". Здесь прозрение каких-то токов самого
человеческого организма, направленных на окружающий мир и преображающих
его
Как раз эту замечательную интуицию развил в 20-30-х гг. нашего
века последователь учения Н. Ф. Фёдорова А. К. Горский. Его личность,
литературное и философское наследие еще ждут раскрытия во всей своей
поразительной глубине и значении; то же относится и к целой никогда
не прерывавшейся в России цепочке мыслителей- продолжателей, пропагандистов,
хранителей традиции "всеобщего дела". Активная деятельность
Горского простирается на целое тридцатилетие, он публикует ряд стихотворных
сборников, статей и исследований под псевдонимом Горностаев и Остромиров.
Однако значительное количество его работ осталось в рукописи, в
том числе неоконченный "Огромный очерк" (1921-1926), в
котором он ищет свои подходы к интересующему нас вопросу
Областью своего исследования Горский берет для начала искусство,
точнее, глубинную психологию творческого акта; здесь - бродильный
чан внутренних эротических сил, дистиллируемых в прекрасную мелодию,
картину, образ. Это уже достаточно понятно и признано: и то, что
в творческом акте осуществляется сублимация; и то, что искусство
творит новое: жизненные формы, типы, отношения. Искусство - модель
творения жизни и, как всякая модель, есть лишь схематическое, искусственное
предварение. Горский цепляет свою мысль за то волнение организма
художника (входящее основной составляющей в то, что называется вдохновением),
которое в конечном счете опредмечивается в художественное произведение.
Некое волнение, волну организма художник неудержимо стремится вынести
вовне, запечатлеть материальными средствами, закрепить во внешней
среде. В творчестве выражается потребность расширения себя за пределы
своей природно ограниченной формы; искусство - греза о новом теле,
расширенном и вечном. Сюда же присоединим и взгляд Фёдорова на искусство
как попытку мнимого воскрешения. Мыслитель выводил начало искусства
из погребальных обрядов, отпевания, попытки удержать облик умершего
в живописном или скульптурном изображении, т. е. восстановить его
хотя бы мнимо, искусственно, и эта потребность - в бесконечном усложнившемся
виде, от эпического искусства, длинного предания о героических деяниях
наших предков, до современных форм - проникает все искусство: ту
кристаллизацию текучих, преходящих жизненных форм в прекрасные и
вечные, то воскрешение и запечатление бывшего и жившего, то творческое
прощупывание новых форм жизни, которое происходит в нем. Искусство
- прообраз воскресительного акта, и даже самого его типа реализации:
творческое созидание вместо рождения (сублимация эротической энергии
в искусстве), наконец, восстановление жизни как бы "из себя",
рождение из себя наших отцов и матерей (в искусстве из себя, из
волнений организма конструируется новая форма)
Горский обнаруживает, что "законы движения потока образов
- вихрей воображения, заправляющих поэтическим творчеством, однородны
с законами сновидения, сновидческого воображения". Он выделяет
три из них: автоэротическую зеркальность, внутрителесность пространства
и органопроекцию. Автоэротизм, который представлен в психоаналитической
школе как глубиннейший импульс всех психофизиологических процессов,
"строится на эротическом влечении, эротическом восхищении собственным
телом в его целости". Автоэротизм - это любовь к своему организму
в его идеально полном целом, "каким бы он хотел быть".
Образ музы и есть возникновение в поэтической мечте существеннейшего,
с противоположным "половым" знаком дополнения самого себя.
Эту мечту движет чаяние достигнуть страстно желаемой целостности
(предощущаемой в автоэротическом восчувствии своего тела), той единой,
оцеломудренной природы, о которой как идеале говорили и Фёдоров,
и Соловьев
Внутрителесность пространства (сновидческого, а далее и художественного)
выражает особый построительный принцип форм, являющихся во сне,
- пейзажей. сочетаний живых образов и т. д., которые представляют
собой наложение (путем зеркального увеличения) телесной схемы спящего
(извивов и контуров его тела). В творчестве же "поскольку круг
свободного проявления изливаемых лирических волн начинает казаться
неограниченным, постольку, естественно, исчезает, стирается та условная
черта, которая отделяет изолированное "тело", крохотный
кусочек "внутреннего" мира от чуждой и давящей "внешней"
среды. Зрение окончательно торжествует над осязанием"
Наконец, проецирование вовне какой-то части тела, одного из органов,
берущегося представлять весь организм, и есть органопроекция. Особым
случаем органе-проекции является органодеекция (отсечение проецируемого
органа, скажем головы, носа, бороды и т. д., символизирующего, как
правило, мужские гениталии), тесно связанная с кастрационным комплексом.
Рассмотрение органодеекции, окончательным выражением, крайним случаем
которой является сама смерть, неизбежная при теперешнем типе сексуальности,
полового размножения, позволяет Горскому подойти к самому средоточию
темы, выявить свое существенное расхождение с некоторыми положениями
сексуальной теории Фрейда. Главный её ущерб в том, что "психоанализ
совпадает с границами мужской психики". Горский пытается выйти
за границы мужского либидо с его "кастрационным комплексом",
выбором сексуального объекта по принципу опоры (комплекс материнской
груди, откуда пассивное, даже если и трагическое, приятие матери-земли,
порождающей и поглощающей природной утробы, земной судьбы), выдвигает
женский тип эротики. У женщины "органы воспроизведения глубоко
запрятаны внутрь, а наружу выведены лишь излучения, неопределенно
очертанные силовые линии и "волны", "одевающие"
окружающее тело". Ходовой взгляд нам известен: мужское есть
изобилие, избыток, женское - недостаток, ущемленность, связанная
с отсутствием пениса, как бы уже проведенной кастрацией. У Горского
наоборот: "специфически женское есть всегда избыточное",
при развитии эротической области у девочки в отличие от мальчика
отсутствует точечная сосредоточенность на четко оформленном пенисе;
"комплекс эмоций-представлений" созревающей женщины "сохраняет
неопределенную (и разнообразно определяемую в любой момент) расплывчатость,
расширенность, пластичность, постоянную волнуемость своей сферы.
Ощущение постоянного переполнения, избытка излучаемой энергии вследствие,
очевидно, большего участка слизистой влажной поверхности половых
органов создает то настроение, о котором говорит Лермонтов: "Молодая
душа в избытке сил творит для себя новую природу, лучше и полнее
той, к которой она прикована". Это облачное, эротическое окружение,
расплывчатое, обволакивающее, выходящее во внешнюю среду, пронизанное
атмосферой автоэротической зеркальности, которая осуществляет -
через принцип отождествления - завоевание телом пространства, Горский
называет магнитно-облачной эротикой. Ей он придает особую ценность
в деле будущей метаморфозы человеческого организма в самосозидаемый
и бессмертный
Этот тип эротики представляется мыслителю более перспективным для
реализации задачи расширения человеческого организма вовне, волнового
овладения внешней средой. Важное значение в этом имеет зафиксированное
исследователями расширение эрогенных зон, возникновение экстрагенитальной,
кожно-мышечной эротики, частичное превращение кожи в проводник органической
энергии. Горский приводит мнение немецкого ученого (Зангера) о том,
что такая эротика имеет автоэротическую природу, таит в себе огромные
возможности для сублимирования, обладает способностью концентрировать,
накапливать большие запасы эротической энергии. Собственно генитальная
сексуальность, на которой основывается размножение, - предельно
расточительный способ передачи жизни: осуществляется "разряд
органической энергии в точках наименьшего сопротивления, происходит
как бы хаотический взрыв, гибель и рассеяние драгоценнейших жизненных
клеток", лишь ничтожная их часть служит для зачатия новой жизни.
Но и развитие кожно-мышечной эротики, даже если представить, что
вся кожа сумеет превратиться в эрогенную зону, само по себе не дало
бы пока никаких новых способов созидания жизни, не вышло в практически-преобразовательный
результат. "Найдем ли способ поддерживать, воспроизводить жизнь
не бессознательным животным, но сознательным образом (с участием
мозговых центров)?"
Следующий этап мысли Горского - поиски конкретного направления
этого преобразования. Он выдвигает, основываясь на рефлексологии,
психодинамике Штауденмайера и теории нервной энергии Бекнева, следующее
положение: восприятие есть начало воспроизведения. "...Всякое
восприятие энергии, усиливаясь, вызывает со стороны организма реакцию
в виде выделения энергии, а это есть уже форма воздействия, всякое
же воздействие на внешнюю среду стремится в конечном итоге к воспроизведению
себя в ней... Значит, всякий орган восприятия может или мог бы стать
при известных условиях органом воспроизведения". Высшим органом
восприятия у человека является зрение, развившееся из кожно-осязательного
чувства, оно неимоверно раздвинуло горизонт контакта человека с
внешним миром. В эротическом чувстве торжествуют кожно-мускульно-осязательные
ощущения. Могут ли для начала эти осязательные ощущения преобразоваться
в высшие, в зрительные? Да, это постоянно происходит, во-первых,
в сновидении, где эротически-осязательные ощущения являются в виде
зрительных образов. Искусство веками осуществляло некий, пока приблизительный,
перевод этих соответствий на мифологический, символический и образный
язык. "Сновидение и есть какой-то непрестанный контакт взаимодействия
между органами зрения и органами воспроизведения, что мифологически,
символически выражается концепцией фаллического зрачка", когда
половой орган представляется как бы огромным глазом. Сюда же примыкает
восточное представление о третьем глазе мудрости, который также
есть как бы некая вершина "фаллического зрачка"; этот
глаз открыт трансмутированной половой энергией, её. пучком, пронизавшим
весь темный туннель тела. На другом более сознательно и волево направленном
и организованном уровне, чем в сновидении, тот же переход эротических
импульсов в формопостроительные, осязания в зрение происходит в
искусстве
Гете отмечал родство глаза и света, свет порождает орган зрения,
и глаз же сам себя освещает во сне. Каждая человеческая пора, кожная
клетка в потенции могут стать органом зрения, в определенных условиях
покрыться светочувствительной пленкой и прозреть. Науке известны
случаи внеретинального, или парапнотического, зрения, когда ярко
освещенный объект зрительно воспринимается не глазами, а кожей,
в которой есть особенно чувствительные к такому "зрению"
участки: концы пальцев, грудь выше солнечного сплетения, затылок
и задняя часть шеи. Французский ученый Жюль Роменс, на опыты которого
ссылается Горский, считает, что рассеянная, распространенная по
всему телу способность видеть в зародышевом состоянии присуща каждому
человеку. "Так оправдываются мифологические и легендарные представления
о прозрачном, прозревающем теле. Плоть полна очей. Мы таинственно
изображаем собой многоочитых херувимов", - пишет Горский
Основанием самого смелого скачка его мысли послужило явление так
называемого внутреннего или мысленного зрения, т. е. способность
совершенно отчетливо представить образ или предмет и "увидеть"
его перед собой иногда даже совершеннее, чем обыкновенными глазами:
одновременно все четыре стены комнаты, все грани предмета, его обратную
сторону и, наконец, самого себя в каком-либо окружении и т. д. Это
есть как бы сознательно вызываемый мираж. Горский приводит пространную
выдержку из рассуждений немецкого ученого, профессора экспериментальной
химии Людвига Штауденмайера (1865-1933), изложенных им в книге "Magie
als experementalle Naturwissenschaft " ("Магия как экспериментальное
естествознание". Leipzig, 1912), которая позволяет вообразить
пусть пока сугубо фантастически возможное развитие такой способности.
Немецкий ученый ставит вопрос: может ли человек стать творцом реальных
и объективных галлюцинаций? "Предположим, что мы вызвали оптическую
галлюцинацию, очень жиро представляя себе свет либо какой-нибудь
образ и тем самым возбуждая свою сетчатку; галлюцинацию эту мы отчетливо
созерцаем как реальный предмет, находящийся вовне. В таком случае
мы непроизвольно и необходимо проецируем этот предмет в определенный
пункт пространства... Но для того, чтобы проецировать галлюцинацию
в определенное место пространства, нам приходится аккомодировать
глаз, т. е. устанавливать определенным образом оптический аппарат
глаза... Но дело не ограничивается одним возбуждением сетчатки.
Это возбуждение сообщается и окружающему эфиру, который начинает
колебаться соответственным образом. Но колебания эфира мы называем
светом. Таким образом, возникает настоящий свет. Свет этот, произведенный
сетчаткой, проходит сквозь преломляющие среды глаза в направлении,
обратном обычному, следовательно, через стекловидное тело, хрусталик,
зрачок и т.д. во внешнюю среду. В результате там, где мы представляли
при галлюцинации свет или оптический образ, возникает настоящий
свет или настоящий образ. [...] Итак, мы делаем следующее принципиальное
допущение: всякий аппарат, который может воспринимать колебания
эфира (свет), в случае надобности может возбудить и соответствующие
эфирные волны. Точно так же аппарат, чувствительный к воздушным
колебаниям (звукам), может вызвать в свою очередь воздушные колебания
(звук), если только поток энергий пойдет по всему аппарату в обратном
направлении". Таким очень приблизительным пока способом уже
провидится некоторая реалистическая возможность для превращения
органов восприятия в органы воспроизведения, воспроизведения жизненных
форм путем сознательного творчества, заменяющего бессознательное
половое рождение. Узкогенитальная область действия полового воспроизведения
прорывается и охватывает на высшей, сознательной ступени весь организм
человека. Магнитнооблачная эротика, привилегия расцветающего женского
тела, питающая собой сонную грезу и творческую мечту, теперь уже
сознательно направленная, служит внедрению человеческого организма
в мир, световому его наступлению на преображаемую внешнюю среду.
В следующих словах Горского - образное резюме проекта этой дерзновеннейшей
метаморфозы: "Если все тело (не исключая и головы, которой
тогда незачем отсекаться - как это происходит сейчас в ситуации,
"когда не думает никто". - С. С. ) станет как бы сплошным
фаллосом, как это ощущается в снах полета, т. е. вся кожа станет
в полной мере эрогенной зоной, эрекция половых органов распространится
равномерно н,а все другие, то все они начнут выполнять (и уже сознательно,
т. е. координируясь, сообразуясь друг с другом) функции воспроизведения
- внедрения светового чертежа (образа) в хаотическое море тьмы и
переработки с его помощью неорганической (неорганизованной) материи
в органическую: мертвой в живую". Тут мы снова сталкиваемся
с упорной, навязчивой интуицией всех предвосхищений половой метаморфозы,
которые существовали в культуре: творение новых бессмертных форм
- вместо полового рождения ограниченных и смертных - прозревается
происходящим "из себя", из энергий и потенций самого человеческого
организма; из себя же, возможно, человек, сын человеческий, будет
"рождать" и "лучевые образы" отцов (выражение,
промелькнувшее на страницах "Философии общего дела" и
ставшее предметом изображения художника 20-х гг. В. Чекрыгина),
обретающих одухотворенно материальную реальность. Горский развил
свое видение метаморфозы по преимуществу образно-метафорически -
через раскрытие религиозных, мифологических, литературных тем, мотивов
и образов
По-настоящему точная и научная постановка задачи преодоления полового
рождения и трансформации эротической энергии возможна только в результате
совокупных опытных, практических усилий. Тогда же обнаружатся конкретные
возможности и пределы преображения природы человека. Пока же вопросов
в связи с идеей "метаморфозы пола" немало. Вот один из
них: а как же быть с теми, каждый раз новыми, бесконечно прелестными
(для родительского сердца в особенности) существами, которые сейчас
производит слепой случай полового соединения? Что ж вовсе не будет
новой жизни, новых индивидуальностей? Почему же: новая жизнь будет
не рождаться, а твориться, что может осуществляться в любом желаемом
изобилии, но главное - в красоте и совершенстве. Как? Зачем сейчас
гадать? Богоподобное человечество, управляющее всеми процессами
движения жизни, материи, духа, овладевшее, по словам Фёдорова, "секретами
метаморфозы вещества", не должно встретить непереходимых препятствий
в деле сознательного творчества уникальной и равной по достоинству
индивидуальной жизни (то, что в уродливом, бесконечно несовершенном
виде человеческое воображение представило в форме гомункулуса и
беспрестанно духовно тренирует в искусстве, творящем новые существа
и формы). А кто знает, может быть, сохранится и половое рождение,
но в какой-то высшей, сознательно регулируемой форме. Ответ - только
в опыте и деле, направляемом самой доброй и духовной сердечной мечтой
Кстати, в самом общем плане целеполагания возможен некий курьез
понимания, который надо сразу развеять. Может показаться, что пол
и половая любовь в её теперешней форме будут преодолеваться путем
слияния мужчины и женщины в некое третье высшее андрогинальное существо,
так что, скажем, человечество, воскресив и преобразив весь состав
прежде живших поколений, окажется численно вдвое меньшим: из двух
существ выйдет одно. Даже чисто теоретически такой взгляд должен
быть тут же отброшен, ибо он предполагает какое-то всеобщее погашение
личностей, их смерть для рождения в третьем, которое ведь будет
уже новой личностью. Преодоление половой односторонности на пути
создания "абсолютной и бессмертной индивидуальности" (В.
С. Соловьев) может мыслиться только как восполнение в себе каждым
человеком "половинки" противоположного пола, как вбирание
в себя его качеств
Эротические влечения, родотворные энергии призваны выйти из присущей
им "слепой" сферы неконтролируемых порывов и бессознательно
творимых результатов в светлый круг исследования, труда и нравственного
подвига, круг, захватывающий и преображающий естество человека.
Для создания такой необычной деятельной сферы (назовем её проективной,
преобразовательной эротикой) должны слиться все те способности и
возможности, которые развил в себе человек: чувство и интуиция,
вера и знание, опыт подвижников и мечта философов, искусство и наука
Однако сама постановка задачи творения новой жизни встречала среди
некоторых христианских мыслителей принципиальное возражение. Так,
С. Н. Булгаков в "Философии хозяйства", развернув возможные,
религиозно приемлемые формы человеческого действия в мире, даже
допустив с оговоркой "быть может", и федоровское дело
восстановления сотворенной Богом сознательной жизни, ушедшей в смерть,
категорически накладывает запрет на творение новых жизненных форм.
В такого рода дерзании он усматривал "человекобожество",
узурпацию человеком божественной привилегии. Возможно, что такой
запрет, который, кстати, высказывал и Н. Ф. Фёдоров ("Творить
мы не можем, а воссоздавать сотворенное не нами, но разрушенное
по нашему неведению или по нашей вине мы должны..."), вполне
действителен на стадии земного, смертного, несовершенного человека,
даже вставшего на траекторию восхождения к новой божественной природе.
Но когда человек, очистившись от первородного греха, стряхнув с
себя греховную, ветхую природу, достигает божественно-благодатной
ипостаси, уподобляется природе своего Создателя, то он как раз вступает
в бессмертный и творческий зон бытия, где такого рода запрет на
творчество жизни должен уже потерять свою силу. Выход в вечность
знаменует как раз начало истинно свободного, ликующего, бесконечного
творчества в благе и красоте, распространенного на всю Вселенную
----
Прим.
29 Соловьев В. С. Соч.: В 2 т. Т. 2. М.. 1988. С. 522 (далее
страницы этого издания указываются в скобках после цитаты)
|
