С. Г. Кара-Мурза
Обществоведение в России: куда толкает прошлое?

Обществоведение на распутье. Мало выбрать ориентир, надо учесть и ту инерцию, которая заставляет идти по старому пути. Без рефлексии с этой инерцией не справиться. Я скажу о тех шорах, что направляли нашу мысль к кризису, и тех болезнях, что возникли при утрате шор (не обо всех шорах и не обо всех болезнях). Конечно, говорю только о главных тенденциях - всегда есть масса свободных и творческих умов, что лишь имитируют наличие шор, иначе мы не были бы и живы и тем более не было бы этого журнала для таких статей.

Советский истмат . Важнейшей особенностью обществоведения в советское время был плотный искажающий реальность фильтр, через который оно видело свой объект. Этим фильтром был специфический способ понимать общество в его развитии - так называемый исторический материализм .

Истмат - доктрина, ставшая частью идеологии. Доктрина быстро оторвалась от её основоположников и стала жить своей жизнью, порой весьма "не по Марксу". Реально "советский истмат" был слеплен в партийных "лабораториях" начиная с 20-х годов на потребу дня - не для анализа, а для оправдания практики. Нам нанесла вред прежде всего стереотипизация истмата - превращение его формул в расхожие догмы. Маркс писал даже: "Материалистический метод превращается в свою противоположность, когда им пользуются не как руководящей нитью при историческом исследовании, а как готовым шаблоном, по которому кроят и перекраивают исторические факты". То есть, этот метод не просто может стать бесполезным, но и превращается в свою противоположность ! А значит, приводит к совершенно ложным выводам.

Классики пользовались этим методом как ученые и не пытались выжать из него то, на что он был не способен. Имея истмат как руководящую нить , они дополняли его всеми достижениями современного им знания. Наши "профессора истмата", сделавшие из него дубинку, которой отгоняли нас от "немарксистского" знания, были по сути дела именно антимарксистами . Повторяя отдельные, часто вырванные из контекста, формулы марксизма, они поступали вопреки духу и методологическим принципам самого Маркса.

Из ограничений, наложенных классиками, следует, что для понимания конкретных процессов надо осваивать и другие, лежащие вне истмата методологические средства. Придав истмату статус оракула, изрекающего истины посвященным, официальное советское обществоведение нарушило ограничения, наложенные на применимость метода его творцами, и резко снизило познавательные возможности нашего общества.

Политэкономия уже с начала XIX века все более и более приобретала характер "позитивной" науки, заменяющей описание социальной реальности её более или менее абстрактными моделями, тяготеющими к механистическому детерминизму. Из политэкономии заимствовал "чистые" модели и истмат. Включив в изучение общества категорию законов , Маркс сделал всю свою философию уязвимой для соблазна позитивизма. Сам он защищался от этого соблазна диалектикой, которая во многом компенсировала само разделение "субъект-объект". По-иному пошло дело у социал-демократов и особенно в советском истмате.

В декабре 1921 г. вышла книга Н. И. Бухарина "Теория исторического материализма. Популярный учебник марксистской социологии". Уже здесь был сделан фатальный шаг - разделение единой философии истории на два почти не связанных раздела - истмат и диамат. Завершен был этот процесс в классическом труде советского истмата, учебнике В.Келле и М.Ковальзона "Исторический материализм", изданном массовыми тиражами. Трудно оценить тот колоссальный урон, который был этим истматом нанесен сознанию, мышлению и творческим силам нескольких поколений советских людей.

На отдаление истмата от диалектики и усиление в нем механистического детерминизма впервые указала Роза Люксембург, но глубоко рассмотрел этот процесс А.Грамши. Он, прежде всего, высказал мысль о причине и даже необходимости этого процесса на определенной стадии общественного развития. Он писал в "Тюремных тетрадях": "Когда отсутствует инициатива в борьбе, а сама борьба поэтому отождествляется с рядом поражений, механистический детерминизм становится огромной силой нравственного сопротивления, сплоченности, терпеливой и упорной настойчивости... Реальная воля становится актом веры в некую рациональность истории, эмпирической и примитивной формой страстной целеустремленности, представляющейся заменителем предопределения, провидения и т.п. в конфессиональных религиях… Но когда "подчиненный" становится руководителем и берет на себя ответственность за массовую экономическую деятельность, то этот механицизм становится в определенном смысле громадной опасностью... Фатализм является ничем иным, как личиной слабости для активной и реальной воли. Вот почему надлежит всегда развенчивать бессмысленность механистического детерминизма, который, будучи объясним как наивная философия массы, и лишь как таковой представляющий элемент внутренней силы, с возведением его в ранг осознанной и последовательной философии со стороны интеллигенции становится причиной пассивности, дурацкого самодовольства".

Таким образом, если фатализм истмата и был когда-то полезен трудящимся как заменитель религиозной веры в правоту их дела, то в советское время положение изменилось принципиально. Теперь партийное обществоведение взяло на себя "ответственность за массовую экономическую деятельность", и фатализм стал "громадной опасностью" - "причиной пассивности, дурацкого самодовольства". И Грамши записал в "Тетрадях" такое замечание: "Что касается исторической роли, которую сыграла фаталистическая концепция философии практики, то можно было бы воздать ей заупокойную хвалу, отметив её полезность для определенного исторического периода, но именно поэтому утверждая необходимость похоронить её со всеми почестями, подобающими случаю". Эти похороны не состоялись и сегодня - истмат лишь "вывернут" в фундаментализм механистического неолиберализма.

Категории истмата, бывшие у Маркса научной абстракцией, были превращены в стереотипы. Это создало особый язык понятий, в котором действительность отражалась, как в кривом зеркале. Своей жесткой схемой смены формаций истмат подвел к мысли, что советский социализм был "ошибкой истории". И потому-то основная масса обществоведов от истмата сегодня совершенно искренне находится в одном стане с ренегатами марксизма - такого явления не может быть в науке. Не может ученый так легко изменить свои взгляды. Все эти "специалисты" знали, что они - не ученые, а работники идеологии.

Марксизм благодаря успеху проведенных под его знаменем революций приобрел авторитет бесспорно верного учения. И тогда идеологическая машина буржуазного общества "активизировала" некоторые изначально заложенные в истмат идеи, которые вновь легитимировали капитализм. Никакая теория и никакое учение, кроме марксизма, доработанного советским обществоведением, не могли бы с такой убедительностью оправдать капитализм и дать ему идейное обоснование для второй жизни.

Марксизм предъявил капитализму два обвинения, которые в общественном сознании ставили под сомнение законность продолжения жизни этой формации: 1) торможение развития производительных сил; 2) эксплуатация рабочих посредством изъятия капиталистом прибавочной стоимости (второе, впрочем, есть производное от первого - по Энгельсу, эксплуатация начинает осознаваться как безнравственная только когда она тормозит развитие производительных сил). Так что если бы капитализм смог показать свою способность "исправиться" и преодолеть эти два дефекта, то приверженцы марксизма с полным правом одобрили бы продление капитализма еще на исторический срок, снова дали бы ему "кредит доверия".

В течение ХХ века капитализм смог "оправдаться" именно и только в рамках истмата, а не, например, в рамках здравого смысла или идеализма [1] . Истмат задал методологию "доказательства вины" капитализма. Он так сформулировал "обвинения", что обвиняемый вскоре смог их отвести, а главные "улики" были исключены из "обвинительного заключения". Политэкономия исходит из трудовой теории стоимости . Она признает, что в прошлом был "период первоначального накопления", когда будущий капиталист где-то награбил денег, чтобы запустить цикл производства. Но от этого можно отвлечься, ибо в дальнейшем стоимость создается только трудом рабочих. Это как Бог-часовщик в начальный момент завел пружину мироздания, а потом равновесная система стала двигаться сама под действием гравитации.

Машина экономики работает на "горючем" - рабочей силе , товаре, купленном по его стоимости. Если поддерживаются циклы расширенного воспроизводства, да еще интенсивного, значит, есть простор для развития производительных сил - капитализм прогрессивен. Если у него показатели экономической эффективности лучше, чем у альтернативной хозяйственной системы (например, советского строя), значит, капитализм еще и относительно прогрессивнее, чем этот строй. Эти показатели оказались к концу ХХ века у капитализма очень высокими, и он был "оправдан", а советский строй "осужден". Это прямо вытекает из политэкономии.

На деле цикл расширенного воспроизводства не может быть замкнут только благодаря труду занятых в нем рабочих, за счёт их прибавочной стоимости. Для него необходимо непрерывное привлечение ресурсов извне капиталистической системы (из деревни, из колоний, из "третьего мира"). Дело никак не ограничивается "первоначальным накоплением", оно не может быть " первоначальным " и должно идти постоянно . Р.Люксембург в работе "Накопление капитала" (1908) показывает, что для превращения прибавочной стоимости в ресурсы для расширенного воспроизводства необходимы покупатели вне зоны капитализма .

Р.Люксембург была вычеркнута из списка разрешенных авторов. Однако тему неразрывной связи капитализма с зонами некапиталистического хозяйства развивали виднейшие ученые вне истмата (их, правда, тоже у нас не читали). Ф. Бродель с точными данными показал, что "капитализм вовсе не мог бы существовать без услужливой помощи чужого труда", а К. Леви-Стросс показал, что "Запад создал себя из материала колоний". Из этого следует, что колонии уже никогда не могут пройти по "столбовой дороге" через формацию капитализма, поскольку их "материал" пошел на строительство Запада. В них создается особая формация "дополняющей экономики", так что центр и периферия на деле составляют одно связанное из двух разных подсистем целое, формацию-кентавр. Развитие производительных сил на пятачке "золотого миллиарда" достигается за счёт разрушения производительных сил и архаизации укладов большинства человечества.

Советский строй, не имея доступа к ресурсам периферии, на деле показал несравненно более высокие, чем капитализм, возможности развития производительных сил, да только обществоведение не позволило нам этого понять. Не позволило оно нам увидеть и того факта, что мы вынуждены были идти иным путем, нежели капитализм, и на их путь перескочить не можем. Не из кого нам делать вторую часть "кентавра" [2] .

Тот истмат, который внедрялся в сознание советских людей, придал ему две особенности, сыгравшие важную роль в перестройке. Первая - фатализм , уверенность в том, что "объективные законы исторического развития пробьют себе дорогу через случайности". Вторая - равнодушие к моменту , к его уникальности и необратимости, рассуждение в понятиях формации, длительных процессов.

Более того, истмат внес уверенность, что законом является прогресс общества. Та "революция скифов", которая началась в 1917 г. и была остановлена большевиками, не вписывалась в законы истмата, и мы не могли ожидать её в конце ХХ века - но она произошла на наших глазах. А ведь был уже урок фашизма, к которому теория истмата тоже оказалась не готова. Недаром один немецкий философ после опыта фашизма писал, что советскому обществоведению "было гораздо лучше известно об экономических условиях прогрессивного развития, чем о регрессивных силах". Ограниченность эта фундаментальна.

С начала ХХ века стало ясно, что категории, в которых мы описывали реальность (пространство, время, материя и энергия), в принципе не являются абсолютными и объективными. Реальность "создается" нами, нашими инструментами. Модель Маркса также годилась для узкого диапазона условий хозяйства, но обществоведение представило её как объективную и абсолютную. Это привело к тому, что мы "не знали общества, в котором живем", поскольку ни экономика крестьянского хозяйства старой России, ни экономика советского завода не втискивались в категории "Капитала". И не только советское хозяйство, но и современный нам капитализм. В политэкономии движение денег и товаров связано жесткими отношениями эквивалентного обмена, как движение масс под действием силы в законах Ньютона. Но развитие финансового капитала при высоких скоростях обращения ("электронные деньги") подчиняется, если можно так выразиться, "экономической теории относительности", а не ньютоновской механике Смита-Маркса.

Что же вытекает из идеи "объективных законов" при сильном влиянии механицизма? Уверенность в стабильности, в равновесности общественных систем как особого рода машин. Чтобы вывести такую машину из равновесия, нужны крупные общественные силы, "предпосылки" (классовые интересы, назревание противоречий и т.п.). Еще в 1991 г. никто из "простых людей" не верил в саму возможность ликвидации советского строя, потому что она была бы против интересов большинства. Не верил - и потому не воспринимал никаких предостережений. А если уж произошло такое колоссальное крушение, как гибель СССР, то уж, значит, "объективные противоречия" были непреодолимы. И до сих пор мы не только понять, но и описать толком не можем, что же произошло.

За последние полвека наука преодолела механицизм и обратила внимание на неравновесные состояния, на нестабильность, на процессы слома стабильного порядка (переход из порядка в хаос и рождение нового порядка). Для осмысления таких периодов в жизни общества старые мыслительные инструменты не годятся совершенно. В эти периоды возникает много неустойчивых равновесий - это перекрестки, "расщепление путей" ( точки бифуркации ). В этот момент исход дела решают не объективные законы, а малые, но вовремя совершенные воздействия. На тот или иной путь развития событий, с которого потом не свернуть, может толкнуть ничтожная личность ничтожным усилием. Наше обществоведение, в целом, осталось глухо к лежащей вне рамок истмата "философии нестабильности". В результате общество не имеет языка, чтобы обозначить и осмыслить явления слома, распада и катастроф, которые оно переживает уже более десяти лет.

Одним из самых тяжелых последствий было то, что обществоведение "не видело" проблемы национальных отношений. Дело именно в методологии. Маркс мог абстрагироваться от этого, он изучал диалектику производительных сил и производственных отношений, полем действия которых был безнациональный рынок - как абстракция . "Истматчики" об этом забыли и стали представлять исчезновение национальных форм как реальность. В России же после революции шел быстрый процесс этногенеза, но истмат этого не видел. Этим обществоведение заложило мину замедленного действия. Покуда национальные элиты были лояльны к Союзу, взрыватель не был включен. Но мину взорвали, когда эти элиты начали делить общенародное достояние.

Видя мир через призму истмата, наше обществоведение перестало понимать, как опасно подрывать идеи-символы в многонациональном идеократическом государстве. Привычный догмат, согласно которому в СССР соединились народы "национальные по форме, социалистические по содержанию", приобрел взрывчатую силу, когда началась атака на "социалистическое содержание". Множество народов вдруг оказалось скрепленными только "национальной формой" - и страна была взорвана. Раньше крестьянский здравый смысл и "неявное знание" компенсировали искажающее воздействие обществоведения. С 60-х годов интеллектуальная пища урбанизированного общества стала готовиться в "науке".

Механицизм тяготеет к "чистым" и простым моделям, бежит от сложности и многообразия мира. Его идеал - единообразие четких форм. С каким фанатизмом ринулись к "чистому" рынку наши реформаторы! Они были воспитаны в истмате, из него легко перескочили к другому "полюсу", ибо по типу мышления эти полюса одинаковы. Не лучше были и те, кто хотел "подправить" плановую систему "инъекцией рынка". Они исходили из моделей-карикатур.

Следуя истмату, мы не оценили НЭПа, затем нанесли удар по крестьянству, не проявили интереса к семейному хозяйству - а ведь советская экономика строилась по типу "семейного хозяйства" (или "крестьянского двора"). Мы мало знали о "теневой экономике", а потом и криминальной экономике, которые приобретали все большую силу. Наконец, мы не оценили опасности огосударствления всего хозяйства как утраты разнообразия .

Я считаю нашей большой бедой тот факт, что господство истмата предопределило равнодушие наших марксистов и неолибералов к особому укладу - малым предприятиям. Они - это как бы перенос "крестьянского семейного хозяйства" в промышленность. Их бурное развитие приходится на 70-е годы, но в СССР и сегодня никакого интереса это явление не вызвало. Одни считают это мелочью ("малый бизнес"), другие - ненавистным "мелкобуржуазным укладом". Проблема разнообразия все еще чужда обществоведению.

Обществоведение после краха советского строя. Люди, выросшие в парадигме вульгарного истмата, продолжают обучать студентов и контролировать главные научные журналы. Отказавшись от этикетки марксизма, они внедряют в сознание ту же самую структуру мышления, что и раньше. В результате мы, как и раньше, "не будем знать общества, в котором живем".
Конечно, слом догматических норм оказал освободительное воздействие, но потенциал его был реализован в очень малой степени. На мой взгляд, прежде всего потому, что интеллектуальные структуры ставшего вдруг официальной догмой неолиберализма во многом симметричны структурам истмата, так как в принципе выводятся из той же картины мира и той же мета-идеологии евроцентризма. Более того, механицизм и "рыночный" детерминизм приобрели в нашем "неолиберальном" обществоведении характер фундаментализма. Но, пожалуй, главное изменение заключается в том, что ликвидация "цензуры" марксизма освободила такие темные и даже архаические силы, что произошел откат в методологических и ценностных установках, которого мало кто мог ожидать. Зачастую это даже не откат, а "прыжок в сторону" от привычных культурных норм. Речь, конечно, опять же идет не обо всем обществоведении, а об официально признанной и доминирующей его части [3] .

После краха СССР в социальной структуре обществоведения сложилась компактная господствующая группа, объединяющей силой и ядром идейной основы которой является антисоветизм . У нее развито мессианское представление о своей роли как разрушителей "империи зла". Вот письмо А.Ципко в "Независимую газету" (17.05.2000 - "Магия и мания катастрофы. Как мы боролись с советским наследием"). В нем говорится: "Мы, интеллектуалы особого рода, начали духовно развиваться во времена сталинских страхов, пережили разочарование в хрущевской оттепели, мучительно долго ждали окончания брежневского застоя, делали перестройку. И наконец, при своей жизни, своими глазами можем увидеть, во что вылились на практике и наши идеи, и наши надежды...

Не надо обманывать себя. Мы не были и до сих пор не являемся экспертами в точном смысле этого слова. Мы были и до сих пор являемся идеологами антитоталитарной - и тем самым антикоммунистической - революции... Наше мышление по преимуществу идеологично, ибо оно рассматривало старую коммунистическую систему как врага, как то, что должно умереть, распасться, обратиться в руины, как Вавилонская башня. Хотя у каждого из нас были разные враги: марксизм, военно-промышленный комплекс, имперское наследство, сталинистское извращение ленинизма и т.д. И чем больше каждого из нас прежняя система давила и притесняла, тем сильнее было желание дождаться её гибели и распада, тем сильнее было желание расшатать, опрокинуть её устои... Отсюда и исходная, подсознательная разрушительность нашего мышления, наших трудов, которые перевернули советский мир... Мы не знали Запада, мы страдали романтическим либерализмом и страстным желанием уже при этой жизни дождаться разрушительных перемен...".

Мы как будто вновь читаем "Вехи", но уже в форме самообличения, смешанного с гордостью. Это разрушительное обществоведение получило новый инструмент - фигуру эксперта . В современной политике это важная фигура, он не столько готовит для политиков варианты решений, сколько убеждает общество в благотворности или опасности того или иного решения. Легитимация политических решений - его главная функция. Эксперты, имитируя беспристрастность науки, заменяют проблему выбора , которая касается всех граждан, проблемой принятия решений , которая есть внутреннее дело политиков и экспертов. При таком подходе исчезают вопросы типа "Хорошо ли приватизировать землю?", они заменяются вопросами типа "Как лучше приватизировать землю?".

Наука не может заменить политическое pешение. Просто это решение теперь скрывается от общества, и с помощью экспертов власть получает возможность мистификации проблемы. Учреждение самого института экспертов означает принципиальный отход от демократии (даже элитарной) и сдвиг к технократическому государству принятия решений . В своей "Энциклопедии социальных наук" (1934) основоположник современной технологии манипуляции сознанием Г.Лассуэлл заметил: "Мы не должны уступать демократической догме, согласно которой люди сами могут судить о своих собственных интересах". Теперь есть целое сообщество экспертов, которые должны объяснить людям, в чем заключаются их интересы и почему этим интересам соответствует, например, ликвидация бесплатного здравоохранения или безработица.

Вот установки этого обществоведения, из которых выводятся и его методологические принципы.

Антидемократизм. Если бы режим России следовал нормам буржуазной демократии , то курс реформ Гайдара никак бы не прошел. Созыв за созывом (начиная с 1989 г.) парламент этот курс отрицал, опрос за опросом показывал, что большинство населения этой реформы не приемлет. Введенное в общественный лексикон слово "демократия" является порождением новояза. Обществоведы, которые постоянно утверждали якобы демократический характер власти, были недобросовестны. Но главное, они в своем большинстве сами исповедовали крайне антидемократические установки. Эти обществоведы подчеркивают свой статус представителей "господствующего меньшинства".

Так, например, О.Лацис, пишет о реформе: "Когда больной на операционном столе и в руках хирурга скальпель, было бы гибельно для больного демократически обсуждать движения рук врача. Специалист должен принимать решения сам. Сейчас вся наша страна в положении такого больного". В рамках демократического мышления заявление О.Лациса неприемлемо - он авторитетом науки оправдывает тот факт, что у страны не спросили ни о согласии на операцию, ни о доверии хирургу.

Обществоведы оправдывали изменения, далеко выходящие за рамки целей реформы - смену не только общественного строя (хотя и это никогда прямо не декларировалось), но и типа цивилизации: "Трансформация российского рынка в рынок современного капитализма требовала новой цивилизации, а следовательно, и радикальных изме­не­ний в ядре нашей культуры" (А.Ракитов). В качестве экспертов в виднейших журналах (типа "Вопросов философии") выступают энтузи­ас­ты идеи "мирового государства", управляемого просве­щенным международным правительством.

Показательно отношение к крестьянам, мнением которых о реформе на селе демонстративно пренебрегают, красноречива сама фразеология: "Нужны воля и мудрость, чтобы постепенно разрушить большевистскую общину - колхоз... Здесь не может быть компромисса, имея в виду, что кол­­­хозно-совхозный агроГУЛАГ крепок, люмпенизирован беспредель­но. Деколлективизацию необходимо вести законно, но жестко" (А.Н.Яковлев). И мысли нет пред­ло­жить соединившимся в коллектив людям (пусть бы и "люм­пенам") другой, лучший способ жизни, чтобы они смогли сравнить и вы­б­рать. Нет, требуют именно разрушить общину: "Здесь не может быть компромисса!". Такого не осмелился бы сказать и П.А.Столыпин.

Антиэтатизм. Долгое время, покуда программа реформы выводилась из стратегической задачи "создания необратимости" в разрушении советской системы, выступления обществоведов отличались радикальной антигосударственной направленностью. Инерция её вовсе не преодолена, и заложенные ею стереотипы дорого обходятся обществу [4] . Под огнем оказались все части государства - от хозяйственных органов, ВПК и армии до школы и детских домов. Л.Баткин в книге-манифесте "Иного не дано" задает риторические вопросы: "Зачем министр крестьянину - колхознику, кооператору, артельщику, единоличнику?.. Зачем министр заводу?.. Зачем ученым в Академии наук - сама эта Академия, ставшая натуральным министерством?". Это - формула превращения России в безгосударственное, бесструктурное образование.

Поддержав разрушение несущих конструкций государства, видные обществоведы затем разводили руками. Вот, философ Э.Ю.Соловьев: "Сегод­ня смешно спрашивать, разумен или неразумен слом государственной машины в перспективе формирования правового го­су­дарства. Слом прои­зо­шел. Достаточно было поста­вить под запрет правящую комму­ни­стическую партию. То, что она заслу­жила ликвидацию, не вызывает сомнения. Но не менее очевидно, что государственно-админи­стра­тивных последствий такой меры никто в полном объеме не предви­дел... Дискре­дитация, обессиление, а затем запрет правящей партии должны были привес­ти к полной деструкции власти. Сегодня все выглядит так, слов­но из политического тела выдернули нервную систему. Есть головной мозг, есть спинной мозг, есть живот и конечности, а никакие сиг­налы (ни указы сверху, ни слезные жалобы снизу) никуда не поступают. С го­речью приходится констатировать, что сегодня - после внушительного рывка к правовой идее в августе 1991 г. - мы отстоим от реальности правового государства дальше, чем в 1985 г.".

Кривит душой философ. Напрасно он прячется за словом " никто ", говоря, что якобы обществоведы не пред­видели последст­вий "выдергивания нервной системы из тела". Они настолько хорошо изу­чены в истории, что результат был теоретически предписанным. Да и эксперименты были проведены. Замечу, что, дискредитируя советский тип государства, обществоведы оправдывали изменения, заведомо ухудшавшие положение именно по тому критерию, который сами они выдвигали как приоритетный.

Так, говорилось, что советское государство отягощено разбухшим бюрократическим аппаратом. Это была заведомая неправда при сравнении его по этому критерию с государствами Запада (причем известны были и количественные данные, и их теоретическое обоснование). А что произошло в России? В госаппарате управления в СССР было занято 16 млн. человек. Около 80% его усилий было направлено на управление народным хозяйством. Сегодня в госаппарате РФ 17 млн. чиновников. Хозяйством госаппарат принципиально не управляет (75% его приватизировано, остальное парализовано), а населения в РФ вдвое меньше, чем в СССР. Можно считать, что "относительное разбухание" чиновничества в результате реформы десятикратно! Никакого объяснения обществоведов по этому поводу не последовало. Сообщество, исключающее всякую рефлексию в отношении собственных заявлений, не является профессиональным, оно представляет из себя идеологическую службу.

Этический нигилизм. За десять лет обществоведение много сделало, чтобы устранить из политики сами понятия греха и нравственности. Н.Шмелев писал: "Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, - безнравственно и, наоборот, что эффективно - то нравственно". Здесь дана четкая формула соподчинения фундаментальных категорий обществоведения - эффективности и нравственности . Ясно, что это - радикальный разрыв с традиционной шкалой ценностей ("совесть выше выгоды"), но это полбеды, вся философия реформы прямо заявлена как такой разрыв. Опаснее разрушение логики: ведь реформа декларирует построение гражданского общества, но заявленная формула находится в прямой противоположности одному из принципов Дж.Локка. На деле обществоведение исподволь занималось легитимацией криминального, а не гражданского общества.

Элитарную часть обществоведов поразила нравственная болезнь - утрата чувства сострадания к простому человеку. Вот, выступает по ТВ Ю.Левада, директор ВЦИОМ, социолог - как бы врач, ставящий диагноз обществу. Он успокаивает: непримиримых противников реформы всего 20% населения (всего-то 30 миллионов!), но вы не беспокойтесь - это люди в основном пожилые, без высшего образования, им трудно организоваться. Дескать, подавить их людям молодым, энергичным и захватившим большие деньги, труда не составит. Какой разрыв с извечной моралью!

Реформа принесла большинству граждан России тяжелые страдания. Т.И.Заславская признает "снижение социальных запросов населения вследствие постепенного свыкания с бедностью и утраты надежд на восстановление прежнего уровня жизни". Казалось бы, невозможно уйти от этических проблем такого изменения. Однако, выступая по поводу реформы, обществоведы не касаются её "человеческого измерения". Когда кто-то из них критикует правительство, Е.Майминас тут же объясняет, что эти упреки вызваны вовсе не состраданием к своему народу, а исклю­чительно прагматическими соображениями - как бы не раз­драз­нить зверя. Он пишет: "Почему эти серьезные люди - отнюдь не экс­тре­мисты - бросают в лицо правительству тяжелейшие обви­не­ния в жестокости, экспроприации трудящихся или соз­на­тельном развале экономики...? Первая причина - в небезос­но­вательных опасениях, что предстоящая либерализация практиче­ски всех цен, особенно на топливо и хлеб, даст новый импульс общему резкому их росту, дальнейшему падению жизненного уровня и вызо­вет мощный социальный взрыв, который может открыть путь тота­ли­таризму". Дескать, вот если бы стояли у нас оккупационные вой­ска, которые защитили бы нас от тоталитаризма, тог­да можно было бы бесстрашно обрекать людей на голодную смерть.

Социал-дарвинизм как основа антропологической модели . В последние годы утверждения обществоведов в области антропологии были столь радикальны, что несогласные с ними обязаны были возразить. Но возражений не было, и можно считать, что в целом господствующее сообщество приняло представление о человеке, основанное на социал-дарвинизме, что противоречит всей культурной траектории России. Пресса довела эти модели до скандальных, гротескных формул крайнего мальтузианства, но не пресса создает модели, она лишь заостряет идеи, высказанные обществоведами.

Я не говорю о "катакомбном" обществоведении, о тех, кто собирает по крохам деньги и издает свои книги и брошюры, которых не замечает истеблишмент. Во время реформы доступ критическим работам по проблемам антропологи на страницы солидных журналов был закрыт категорически. Вот мой небольшой личный опыт. Я подготовил статью об антропологической модели российского неолиберализма для "Вопросов философии". По сути, это был обзор ведущих западных антропологов - от Гоббса через Леви-Стросса, Лоренца и Фромма к Сахлинсу. А.П.Огурцов, которому была поручена статья, мне объявил, что журнал её не принимает. Я был удивлен: "Почему, Саша?". Ведь никаких претензий к научности или корректности быть не могло. - "Потому, что я не согласен с твоим взглядом. Редколлегия тоже" [5] . После этого сама редколлегия журнала "Антропология и этнография" попросила меня дать статью на эту же тему. Статья понравилась, мы пили чай в редакции, время от времени меня просили уточнить то одну, то другую ссылку. А через два года мне позвонил очень уважаемый мною ученый и, смущаясь, попросил, если статья для меня не очень важна, отказаться от её публикации. Я благодарен ему за это смущение, но приходится признать, что наше деликатное сообщество просто дало зеленый свет потоку антигуманных концепций.

Теорию деления человечества на подвиды, ведущие внутривидовую борьбу, развивал видный социолог В.Шубкин, утверждая при этом, что "популяция" СССР выродилась до низшего подвида "человек биологический". Вообще, идея "генетического вырождения" советского народа была общим фоном множества суждений, и никто из умеренных членов сообщества не указал на нелепости, которые нагромождали энтузиасты этой идеи.

В целом весь дискурс сообщества обществоведов России стал проникнут биологизаторством, сведением социальных и культурных явлений к явлениям животного мира. Вот видный антрополог, ди­рек­тор Института этнологии и антропологии РАН В.А.Тишков выдает сентенцию: "Общество - это часть живой природы. Как и во всей живой природе, в человеческих сообществах существует доминирование, неравенство, состязательность, и это есть жизнь общества. Социальное равенство - это утопия и социальная смерть общества". И это - после фундаментальных трудов этнографов, показавших, что отношения доминирования и конкуренции есть продукт исключительно социальных условий, что никакой " природной " предрасположенности к ним человеческий род не имеет. Жизнь показала несостоятельность антропологической модели, в которой человек представлен как индивид, ведущий гоббсову "войну всех против всех". Но обществоведы продолжают исходить из принципов методологического индивидуализма и берут homo economicus как стандарт для модели человека. Это придает всему дискурсу обществоведения острую внутреннюю противоречивость.

Аутистическое мышление . Обществоведение много сделало для мобилизации аутистического мышления у большой части городского населения СССР [6] . Плодом его был и образ той свободы , которая наступит после слома "тоталитарного" строя. Никаких предупреждений о возможных при такой ломке неприятностях не было, хотя любая конкретная свобода возможна лишь при наличии целого ряда "несвобод". В любом обществе человек ограничен струк­ту­рами, нормами - просто они в разных культурах различны. Появление частной собственности вовсе не создает прав и свобод, о чем писал уже М.Вебер, а лишь изменяет их структуру. Никаких размышлений о структуре несвободы в нынешнем обществоведении не было.

Крайний аутизм в хозяйственной сфере выражен в примате распределения над производством. Фетишизация рынка означала фи­лос­офскую атаку на саму идею жизнеобеспечения как единой производительно-распределительной системы. Здесь речь идет уже о целом аутистическом мироощущении. Обман при подготовке общественного мнения к либерализации цен или приватизации - лишь мелкий эпизод в систематическом замалчивании той социальной цены, которую должны были заплатить граждане в ходе реформы. Обществоведы выступили авторами и исполнителями огромного подлога, обеспечив тотальное замалчивание тех трудностей, которые должны были выпасть на долю общества, лишив его, таким образом, свободы волеизъявления. Иными словами, они выступили как орудие манипуляции общественным сознанием со стороны корыстно заинтересованного меньшинства.

(Журнал "Философия хозяйства", декабрь 2000)

--------------------------------------------------------------------------------

[1] Обвинений морального характера капитализм не может отвести в принципе. Ежегодная гибель от голода 14 млн. детей, вовлеченных в систему капитализма, при том, что ради поддержания "правильных" цен уничтожаются запасы продовольствия, несовместимо с моралью. И эта гибель от голода - не эксцесс, а закономерность, поскольку капитализм принципиально признает только платежеспособный спрос и только движение меновых стоимостей. Дети, не способные заплатить за молоко, для политэкономии не существуют (Амартья Сен).

[2] И более простые вещи не давало нам видеть обществоведение. Оно исключало из рассмотрения даже основные физические условия жизни и производства, самые критические природные факторы. Если бы мы вспомнили о действительно объективном факторе, - биоклиматическом потенциале почвы - то здравый смысл подсказал нам, что наши колхозы были несравненно эффективнее, нежели американские фермеры (теоретически достижимое количество биомассы с 1 гектара в России в 2 раза меньше, чем в Западной Европе и в 5 раз меньше, чем в США).

[3] Масштабы этого отката нельзя преуменьшать. На молодежных конференциях экономистов, победителей крупных конкурсов, проявляются общие признаки "нового мышления" - отсутствие логики и полная оторванность от реальной жизни, радикальный наивный идеализм.

[4] Вот, П.Бунич заверял: "Моя позиция была известна всей сознательной жизнью, непрерывной борьбой с государственным монстром" (сохраняем стиль автора). Человек выучился на экономиста и нанялся к "государственному монстру" работать ради улучшения его экономики. Всю жизнь получал зарплату, премии - и все это время неустанно стремился нанести своему работодателю вред, тайно боролся с ним!

[5] Удивлен я был потому, что много лет работал вместе с А.П.Огурцовым, был дружен, имею все его книги с дарственными надписями, мы были рецензентами друг друга. Когда в советское время проходили обсуждение его статьи и книги, никому и в голову не пришло бы предложить их отвергнуть по причине "несовпадения взглядов", хотя он и был исключен из КПСС по идеологическим мотивам. Мне казалось, что в научной среде просто невозможно выговорить то, что он сказал мне совершенно спокойно.

[6] Цель реалистического мышления - создать правильные представления о действительности, цель аутистического мышления - создать приятные представления и вытеснить неприятные