О правде и справедливости в борьбе народов
1918 г.
I
Самый распространенный взгляд, которым оправдывается война со сторона
какого-нибудь народа, - тот, что правда и справедливость на стороне
этого народа. Враждебный же народ представляется целиком пребывающим
в неправде и несправедливости. Это - чисто моральная оценка войны,
перенесение моральных категорий личной жизни на историческую жизнь
народов. Такое приписывание исключительной моральной правоты своему
народу в войне, а враждебному народу исключительной неправоты нередко
бывает скрытым пасифизмом, вынужденным к оправданию данной войны.
Это благообразная точка зрения, которая сразу же сделалась господствующей
в России, когда разразилась война, не только не верна, но и опасна.
Русским очень трудно было вообще оправдать войну. В широких кругах
русской интеллигенции господствовало сознание, совершенно отрицающее
войну. Элементарно простое отрицание войны базировалось на разных
отвлеченных учениях, как гуманитарный пасифизм, международный социализм,
толстовское непротивление и т. п. Подход к проблеме войны всегда
был отвлеченно-моралистический, отвлеченно-социологический или отвлеченно-религиозный.
Самостоятельной работы мысли над сложной проблемой войны у нас не
происходило. Война застала нас нравственно неподготовленными. Начали
на скорую руку строить оправдания войны и применили самый элементарный
прием - перенесение на мировую борьбу народов привычных категорий
нравственной жизни личности. Это делали и левые направления, исходившие
из позитивистического миросозерцания, и направления славянофильские,
религиозные. Самобытной исторической действительности, обладающей
своими самостоятельными ценностями и оценками, все эти направления
не признавали. Творческие исторические задачи выпадали из поля зрения
исключительно моралистического сознания. В результате наших поспешных
оправданий войны, или, точнее, наших самооправданий, получился один
вывод: мы лучше немцев, нравственная правота на нашей стороне, мы
защищаемся и защищаем, немцы же в нравственном отношении очень плохи,
они - насильники, в них - дух антихристов. Вывод этот не очень богатый
и не очень глубокий. Но лишь в силу этого нравственного суждения
мы признали возможным воевать. Для одних германский народ был признан
носителем милитаризма и реакции и потому нужно воевать с ним, это
- дело прогрессивное. Даже анархисты вроде Кропоткина стали на эту
точку зрения. Для других германский народ оказался носителем антихристианских
начал, ложной духовной культуры, и потому война с ним - священная
война. Но всегда оказывалось, что воевать можно лишь потому, что
мы лучше. Мало кто встал на точку зрения борьбы рас.
Я думаю, что такая исключительно нравственная оценка войны ложна
и в конце концов безнравственна. Элементарное морализирование мешает
постигнуть нравственный смысл войны. Таким путем угашается вселенское
нравственное сознание виновности всех и вся, всех народов и всего
человеческого мира в ужасе войны. Нравственно достойнее на себя
взять ответственность за зло войны, а не возлагать его целиком на
другого. Нравственно предосудительно слишком уж себя считать лучше
другого, а другом видеть злодея и на этом основании оправдывать
свою борьбы с ним. В поединке необходимо некоторое уважение к противнику,
с которым стало тесно жить на свете. Должно это быть и в поединке
народов. Да и неправдоподобно, чтобы мы были во всех отношениях
лучше немцев и чтобы враги наши были такими уж низкими злодеями
и воля из целиком была отдана неправде и злу. Так не бывает. И в
нашей литературе указывали на то, что немцы обнаружили не только
жестокость и волю к господству и насилие, но и чувство долга, патриотизм,
огромную самодисциплину, способность к самопожертвованию во имя
государства, что само зло делают они, оставаясь верными моральному
категорическому императиву. Еще более приходится признать, что в
духовной жизни германского народа, в германской мистике, философии,
музыке, поэзии были великие и мировые ценности, а не один лишь культ
силы, не один призрачный феноменализм и пр. С другой стороны, у
нас оказалось много нравственных дефектов, которые уж слишком бросаются
в глаза и болезненно поражают. Много русской неправды с горечью
сознаем мы. Должна ли ослабеть от этого наша воля к победе, наше
сознание исторических задач, падает ли от этого оправдание войны?
II
Обнаруживается вся шаткость наших моралистических обоснований войны.
Русский человек, усомнившись в своих исключительных нравственных
качествах и признав некоторые качества за врагом, начинает думать,
что и воевать-то не стоит, - у него слабеет воля, он уже не имеет
пафоса. Если у немцев есть своя правда и свои нравственные качества,
то русскому начинает казаться, что воевать против немцев нельзя,
нехорошо и неоправданно. На почве такой моральной рефлексии растут
настроения пассивного пораженчества, гуманитарного пасифизма и просто
дляблости и индифферентизма. Для того, чтобы мы были по-настоящему
воодушевлены, независимо от оценки немцев, наше сознание должно
быть направлено в совершенно другую сторону, мы должны преодолеть
исключительный морализм наших оценок. Мировая борьба народов в истории
определяется не моральными прерогативами. Это - борьба за достойное
бытие и исторические задачи, за историческое творчество. Справедливость
есть великая ценность, но не единственная ценность. И нельзя оценивать
историческую борьбу народов исключительно с точки зрения справедливости,
- существуют и другие оценки. Национальные тела в истории образуются
длительной, мучительной и сложной борьбой. Достойное национальное
бытие есть историческое задание, а не простая историческая данность.
Задание это осуществляется борьбой. Историческая борьба есть борьба
за бытие, а не за прямолинейную справедливость, и осуществляется
она совокупностью духовных сил народов. Эта борьба за национальное
бытие - не утилитарная борьба, она всегда есть борьба за ценность,
за творческую силу, а не за элементарный факт жизни, не за простые
интересы. Можно сказать, что борьба народов за историческое бытие
имеет глубокий моральный и религиозный смысл, что она нужна для
высших целей мирового процесса. Но нельзя сказать, что в этой борьбе
один народ целиком представляет добро, а другой народ целиком представляет
зло. Один народ может быть лишь относительно более прав, чем другой.
Борьба за историческое бытие каждого народа имеет внутреннее оправдание.
Я могу признавать правоту своего народа в мировой войне, но это
не есть правота исключительных нравственных преимуществ, это - правота
творимых исторических ценностей и красота избирающего Эроса.
И мировая борьба союзников с Германией есть борьба за историческое
бытие и исторические ценности, а не борьба исключительных моральных
качеств и прерогатив. Я хочу преобладания в мире России и Англии
и ослабления мирового значения Германии. Но совсем неверно было
бы сказать, что постановка такой исторической задачи и борьба за
такую историческую ценность есть требование отвлечённой справедливости
и определяется исключительными нравственными преимуществами Англии
и России перед Германией. Борьба, которую ведет так насильнически
Германия за мировое преобладание, для нее может быть не менее оправдана
и в ней может быть свой нравственный пафос. Нужно признать, что
война одинаково может быть оправдана с двух сторон. Это нравственно
парадоксальное по внешности утверждение ведет не к нравственному
индифферентизму, а к повышению нравственного сознания. Нравственно
ошибочно и недостойно обосновывать, например, великую миссию России
на принижении других народов. Достойнее бороться за исторические
ценности с противником, за которым признаются некоторые ценности.
Война есть столкновение судеб, поединок, обращенный к высшему Суду.
Такова природа всякого столкновения индивидуальностей в мире. В
поединке, который есть апелляция двух к Третьему, к Провидению,
один может быть более прав, чем другой. Но смысл поединка, как и
всякого столкновения индивидуальностей, совсем не в том, что один
имеет исключительные нравственные преимущества перед другим. Вопрос
о том, что войну начала Германия, что она главная виновница распространения
гнетущей власти милитаризма над миром, что она нарушила нормы международного
права, вопрос дипломатический и военный - для нашей темы второстепенный.
Эта точка зрения не берет глубины вопроса, остается на поверхности.
Дело идет о мировом духовном преобладании славянской расы. Мне неприятен
весь нравственный склад германца, противен его формалистический
пафос долга, его обоготворение государства, и я склонен думать,
что славянская душа с трудом может переносить самые нравственные
качества германцев, их нравственную идею устроения жизни. И я бы
хотел бороться с германцами за наш нравственный склад, за наш духовный
тип. Но это менее всего означает, что война подлежит расценке с
точки зрения моральных прерогатив противников. Война апеллирует
не к моральной справедливости, а к онтологической силе. Преобладание
славянского нравственного склада над германским нравственным складом
совсем не есть проблема справедливости. К столкновению индивидуальностей
не применима категория справедливости. Это скорее дело исторической
эстетики.
III
Нельзя искать справедливости в образовании великих империй, например,
Римской или Британской. Можно обсуждать способы, которыми пользовались
при образовании великих империй, но точка зрения отвлечённой справедливости
при оценке великих исторических образований совершенно безжизненна
и бесплодна. Мы признаем, что образование великой Римской империи
имело огромное значение для объединения человечества, для единства
всемирной истории. Но очень сомнительно, чтобы в образовании Римской
империи можно было увидеть справедливость. Для чисто моралистической
точки зрения, переносящей на историческую действительность моральные
категории личной жизни, не существует исторических задач и ценностей
жизни исторической, как самостоятельной сферы. Такой морализм ведет
к утверждению status quo. Справедливость - статична, а не динамична.
Всякая творчески историческая задача предполагает изменение status
quo и не обходится без принудительного перераспределения исторических
тел. Морализм, целиком захваченный одной идеей отвлечённой справедливости,
допускает лишь оборонительную войну, лишь отрицательную самозащиту.
Но великая война должна иметь и творческие исторические задачи,
должна что-то изменить в мире к лучшему, к более ценному бытию.
Например, борьба за проливы не есть борьба за отвлеченную справедливость,
это - борьба за историческое бытие, за повышение исторической ценности.
Трудно было бы даже сказать, что означает отвлеченная справедливость
в применении к турецкой проблеме. Справедливо ли было бы охранение
Турецкой империи или справедливо её разрушение? Я верю, что мировое
преобладание России и Англии повысило бы ценности исторического
бытия человечества, способствовало бы объединению Востока и Запада
и дало бы простор всякому индивидуальному историческому существованию.
Но проблема Востока и Запада не есть проблема отвлечённой справедливости,
это - проблема конкретного бытия. Для отвлеченных моралистов в оценке
исторической борьбы проблема Востока и Запада просто не существует,
она не интересует их.
Нам, русским, необходимо духовное воодушевление на почве осознания
великих исторических задач, борьба за повышение ценности нашего
бытия в мире, за наш дух, а не на почве того сознания, что немцы
злодеи и безнравственны, а мы всегда правы и нравственно выше всех.
Преодоление элементарного морализма привело бы к более высокому
моральному сознанию. Справедливое и джентльменское отношение к диаволу
может лишь укрепить в борьбе со злом. Более справедливое отношение
к врагу должно не ослабить, а усилить волю к победе. Воля к победе
должна быть поставлена в зависимость от наших отрицательных оценок
нравственных свойств немцев. Мы верим, что последняя и окончательная
победа в бытии должна принадлежать духовной силе, а не материальному
насилию Но духовная сила может проходить в мире через великое испытание
и унижение, через Голгофу. Сила же торжествующая в мире может оказаться
призрачной. И как бы ни слагалась внешняя судьба, наше дело - выковывать
волю к высшему бытию
|