Валерьян Николаевич
Муравьёв

( 1885 - 1932 )

В. Н. Муравьёв по рождению и образованию принадлежал к потомственной русской аристократии. Старинный дворянский, графский род Муравьёвых особо отличился на высшей государственной и военной службе, многие из его представителей вошли в историю: среди них и знаменитые два брата - декабристы, и двоюродный дед Валерьяна Николай Муравьёв-Амурский, получивший дополнительный эпитет к фамилии по области, присоединенной им к России. Да и отец философа Николай Валерьянович Муравьёв (1850-1908) почти 12 лет, до 1905 г., занимал пост министра юстиции в правительстве Николая II, был известен и как выдающийся оратор, крупный ученый-юрист. Валерьян получил имя в честь деда, псковского губернатора, а позднее сенатора. Родился Валерьян в Москве, куда за год до того перевели его отца на должность прокурора второй столицы. С ранних лет будущий философ жил и воспитывался в Англии, а завершил свое образование в Петербурге, в привилегированном закрытом высшем учебном заведении, где потомственных дворян готовили на важные посты в государстве, - Императорском Александровском лицее (прежний Царскосельский, связанный для нас прежде всего с именем его выпускника Пушкина). Университетская программа юридических факультетов была здесь дополнена изучением самых разнообразных гуманитарных предметов. Блестяще образованный, свободно владевший основными европейскими языками, Валерьян Николаевич начинает дипломатическую карьеру: с 1907 по 1913 г. работает сотрудником русских посольств в Париже, Гааге, Белграде, во время первой мировой войны он служит в центральном аппарате министерства иностранных дел, а после февральской революции заведует отделом балканских стран, становится начальником политического кабинета этого министерства. Хотя в детстве Валерьян был погружен в среду придворной консервативной аристократии, в молодости он тяготел по своим политическим убеждениям к нарождающемуся русскому либерализму: ближе всего ему была партия конституционных демократов, оформившаяся в 1905 г. (кстати, одним из её организаторов и бессменных членов центрального комитета был В. И. Вернадский). Октябрьская революция была поначалу воспринята Валерьяном Муравьёвым как национальная катастрофа. Он среди участников сборника "Из глубины" (1918), запрещенного цензурой и уничтоженного (всего несколько экземпляров его попали за границу). Это издание и по составу авторов, и по развиваемым взглядам было непосредственным преемником знаменитых "Вех" (1909). Для предостерегающего слова в них объединились те духовные деятели (П. Б. Струве, Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк и др.), которые резко выступали против господствовавших тогда среди интеллигенции социалистических и атеистических идей, установки на очистительный революционный катаклизм. И вот буря разразилась и заодно смела и саму её идейную вдохновительницу. И уже "из глубины" той бездны, куда моментально скатилась огромная страна, её народ, культура и нравственность: Россия билась в корчах братоубийственного безумия, зловредная "идейная" прививка воспламенила её организм манией злого саморазрушения, - раздались те же искаженные страданием, но пытающиеся понять и помочь голоса лучших русских мыслителей

В этом своего рода первом философско-религиозном консилиуме происходящей революции голос Валерьяна Муравьёва не затерялся. В коллективный диагноз национального недуга, который ставила здесь блестящая когорта имен, он внес свои уточнения и оттенки, в которых уже чувствуется вдохновляющее веяние идей Н. Ф. Федорова. В статье "Рев племени" прозвучала прежде всего критика безответственного теоретизма, односторонней "умственности", которыми страдала русская интеллигенция, оторвавшаяся от цельного религиозно-соборного мировоззрения (его автор усматривает в древней, до-петровской Руси), от органического восчувствия связи времен и поколений; увлекшись "ложным маревом" социалистически-атеистических западных идей, она принесла их своему народу как высшую истину земного устроения, а он понял и принял их по-своему, т.е. конкретно-практически, как "идеальное оправдание темных инстинктов" и "низменных влечений". Встреча русской интеллигентско-революционной мысли и русского действия оказалась роковой для самих носителей этой мысли. Ибо в ней самой оказался серьезный дефект, который в своей реализации стократно умножился и кроваво опошлился. Ее опасный утопизм - прежде всего в непонимании того "главного препятствия для социальной революции", которое, по выражению Муравьёва, "лежит в невозможности строить совершенный закон при несовершенных людях". Муравьёв призывает к созданию нового органического мировоззрения, в котором будут соединены мысль и дело, опора на прошлое и порыв в "просторы Вселенной", но черты его рисуются пока лишь в самом общем, поэтически-метафорическом виде. Положительное детальное раскрытие своего активно-эволюционного идеала философ предпримет через несколько лет в работе "Овладение временем"

Но до этого Валерьяна Николаевича ждут тяжкие личные испытания; он попадет в жесткие шестеренки революционного правосудия. Его арестовывают как "деятеля" так называемого тактического московского центра. По версии чекистов, это была мощная шпионско-диверсионная организация, якобы координировавшая все контрреволюционные силы в России. На деле схватили многих интеллигентов, так или иначе связанных с кадетами (известно, что и Н. Бердяева привлекали по этому же полумифическому делу). Вместе с "руководителями" этого "центра" Муравьёв в сентябре 1919 г. был приговорен к расстрелу. Но к счастью, эта высшая мера классовой защиты так и не сработала в его случае: вмешался всесильный тогда председатель Реввоенсовета Лев Троцкий. Он лично был знаком с Валерьяном Николаевичем, ценил его ум и ученость, некоторое время даже переписывался с ним, обсуждая теоретические проблемы политики, в которых Муравьёв был большой знаток. Однако из тюрьмы Валерьян Николаевич вышел только в 1922 г, и вскоре поступил на советскую службу, пройдя последовательно несколько её свежеиспеченных учреждений: вначале он работает переводчиком в Народном комиссариате иностранных дел, затем сотрудником библиотеки Совета народного хозяйства, потом в Рабоче-крестьянской инспекции и наконец ученым секретарем Центрального института труда, организованного известным пролетарским поэтом Гастевым. Это были достаточно скромные занятия для исключительно образованного, талантливого и творческого человека, но на большее такой явный "бывший" и не мог рассчитывать. Впрочем, Муравьёв в эти годы проявлял полную лояльность по отношению к новому режиму. Знавшие его свидетельствуют, что в определенном смысле он был "более большевик, чем сами большевики". Идейная эволюция Муравьёва тут налицо. Вначале была сознательная оппозиция революции. В статье "Рев племени" он представил образ двух противоборствующих сил: пьяной, безбожной бунтующей толпы и благородного русского рыцарства, готового постоять за культурные и религиозные святыни Родины, - и сам при этом почти неудержимо влекся в его ряды. А сейчас, так пострадав от новой власти, чудом избежав расправы в подвалах Чека, он вдруг, и не один, а с целым рядом культурных деятелей того времени, возложил упования на то, что социальный переворот трансформируется в "третью революцию духа" (Маяковский), что откроется новая творческая эпоха покорения стихийных разрушительных сил, борьбы со смертью, преображения природы мира и самого человека. Через гастевский институт, публикуя в его журнале "Организация труда" свои заметки, рецензии, обзоры, Муравьёв пытался внедрить, как он сам выражался, "федоровские установки" на труд как на основное средство такого планетарно-космического преобразования

В предисловии к "Овладению временем" Муравьёв объясняет свою новую позицию. Он замечает, что в эпохи радикального революционного переворота, бурного вскипания общественных сил обнаруживается и особенная дерзновенность мысли и поиска, причем не только в той области, которая в данный момент подвергается перестройке, т. е. социальной, а в значительно более широкой, связанной с первичными, онтологическими реальностями человеческого бытия. Так, Великая французская революция ознаменовалась рывком в небо, следующим шагом в завоевании пространства (полет на воздушном шаре братьев Монгольфьер), а также дерзновенным посягательством на самую "сокровенную проблему" жизни, "проблему её длительности" (идеи французского философа-просветителя Кондорсе (1743-1794) об индивидуальном физическом бессмертии). Факт, казалось бы, удивительный! Революция обычно выявляет скрежещущие диссонансы человеческой природы, обрекающие на фиаско все её идеальные теоретические построения, однако сам порыв к преобразованию активизирует мысль, и она ищет более существенной области для приложения этого порыва, такой, которая сможет на более глубинном уровне действительно гармонизировать натуру человека. Октябрьская же революция, по мысли Муравьёва, еще глубже и болезненнее копнув социальные и культурные основы жизни, чем все предыдущие, подвела мысль к "другой, еще более обширной задаче преобразования основных законов самой природы, поскольку эти законы противоречат идеалам нашего разума и воли"

Философ в эти годы горит желанием участвовать в созидании "новой и небывалой культуры" - творчества самой Жизни. Но срок его свободы уже подходил к концу, продлившись всего семь лет. В 1929 г., в трагический год "великого перелома" станового хребта страны, сокрушительного разгрома церкви, закручивания до предела идеологических гаек, он был снова арестован и в 1930 г. сослан в Западную Сибирь, в Нарым на Оби, печально знаменитое, насиженное еще ссыльными революционерами место. Там он устроился работать на метеорологическую станцию, но уже в 1932 г. его настигла смертельная болезнь, спутница войн, революций, разрух, ссылок - сыпной тиф. (Существует версия, что он погиб в те же годы на Соловках)

Самым плодотворным творческим периодом биографии Муравьёва были как раз эти семь лет - от тюрьмы до тюрьмы. Жил он интенсивной духовной жизнью, общался с московским религиозно-философским кружком имяславцев, но главным для себя считал дальнейшее научное развитие идей своего учителя - Николая Федорова. Валерьян Николаевич сближается с двумя самыми значительными последователями учения "общего дела" - А. К. Горским и Н. А. Сетницким, которые также живут в Москве в 20-е гг. Вокруг Муравьёва организовался кружок молодых людей, его бывших студентов по так называемому Институту живого слова, открытому в 1918 г. при содействии Луначарского, но вскоре прекратившему свое существование. В этом кружке, по свидетельству дочери Сетницкого - Ольги Николаевны Сетницкой, взятому из её неизданной пока биографии Горского, шло изучение русской философской мысли, и прежде всего Федорова. Здесь писались и обсуждались рефераты, возникали идеи совместных трудов. В 1923 г. готовился коллективный сборник под названием "Трудоведение", основными его авторами были Муравьёв, Горский, Сетницкий. Именно для этого сборника Валерьян Николаевич пишет статью "Всеобщая производительная математика", публикуемую в данной антологии. (Попытка же обнародовать его в то время уперлась в цензурный запрет.) В 20-е гг. Муравьёв создает значительное количество философских и художественных произведений. В настоящее время они хранятся в рукописном отделе Российской государственной библиотеки. Это и философские диалоги "Софья и Китоврас", и роман "Остров Буян", и пьеса "Советник смерти", и философские статьи, и цикл афоризмов и мыслей. Этот интереснейший архивный фонд, лишь недавно обнаруженный, нуждается в исследовании и публикации.При жизни же Валерьян Николаевич сумел напечатать только одно свое философское сочинение, причем на собственные средства, - "Овладение временем" (М., 1924). Это было так называемое "Издательство автора". Книга Муравьёва прошла абсолютно не замеченной советской критикой, но в эмигрантских журналах появился ряд откликов на нее. Однако и на родине слух об этой работе постепенно рос, и тираж её между 1926-1930 гг. разошелся полностью (что происходило далеко не со всеми изданиями такого рода). Так и остался Муравьёв и в наше время, начавшее заинтересованно оборачиваться к его наследию (так, в 1986 г. в ФРГ на русском языке переиздали его "Овладение временем"), прежде всего автором этой работы. На основных её положениях мы коротко и остановимся

Развитые здесь идеи позволяют с полным правом отнести Муравьёва к плеяде активно-эволюционных, космических мыслителей. Вклад его в эту мысль связан прежде всего с оригинальной постановкой вечной философской проблемы времени. Всплеск интереса к данной проблеме в нашем веке проявился в самом широком развороте: физическом, биологическом, философском-достаточно наззать имена Эйнштейна, Вернадского или Бергсона. Свой подход Муравьёв обосновывает еще одной известной теорией, на этот раз математической, - теорией множеств Георга Кантора. Все в мире, рассуждает автор "Овладения временем", есть та или иная совокупность множественностей, каждая из которых - тоже своя множественность элементов. Время для нас по существу лишь показатель меняющегося положения этих множеств, показатель движения, изменения, смены вещей. Время считается необратимым, но если научиться возобновлять ту комбинацию элементов вещи, которая была до её изменения или исчезновения (а ведь это изменение и зафиксировано для нас как определенное "время"), то, "воскресив" вещь, мы тем самым сумеем преодолеть необратимость времени, управлять им. Впрочем, в культуре в широком её смысле - от искусства до производства - человек постоянно осуществляет "воскрешение" вещей и процессов. Культура - это и есть непрерывная, из поколения в поколение передача определенных "формул" и рецептов, по которым люди оказываются способными возобновлять вещи - все что хотите, от стула до машины, от стихосложения до управляемых физических и химических реакций. С этой точки зрения культура - прежде всего деятельность времяобразующая. Но её время особое: "внутреннее", "организованное, сознательно творимое", подвластное человеку, пусть только в известных пока пределах. Оно противостоит времени "внешнему", "всеуносящей реке Гераклита", её закону роковой неизбежности разрушения и смерти. Речь в книге Муравьёва по существу идет о том, чтобы первое "внутреннее", культурное время максимально расширить, вывести его из пределов символически-художественной или производственной деятельности, начав овладевать реальным, биологическим временем - от омолаживания человеческого организма (что для нас есть наиболее наглядная победа над неумолимо необратимым временем индивидуальной жизни) до восстановления бывших "комбинаций" ушедших в смерть сознательных, чувствующих существ, т. е. их воскрешения. Муравьёв делит всю культуру на два типа: символическую и реальную. В первую входят все искусства, те, что, по Федорову, мнимо "воскрешают" исчезнувшее, останавливают время в узких пределах идеально существующей эстетической вещи, а также теоретические науки, знание в целом, вырабатывающие проекты и символы для возможного действия. Во вторую - те роды деятельности, которые не символически, а реально изменяют мир: генетика - её автор понимает как область "созидания жизни или сотворения новых живых существ или воскрешения старых"; политика и этика - они регулируют отношения между людьми в общественном и личном плане; и производство, занимающееся преобразованием материальной стороны окружающего. Однако ни символическая, ни реальная культура по-настоящему еще не овладевают временем жизни, работают вразброд, стихийно и не столько на "времяпреодоление", сколько на "времяпрепровождение". "Культура эта поэтому пребывает в виде пролога, который не развертывается в настоящее действие". Таким действием для Муравьёва является федоровское "общее дело": это и регуляция разрушительных стихий, и овладение силами земного тяготения, и превращение Земли в "послушный космический корабль" ("Люди овладеют не только Землею, но всею Солнечною системою, станут факторами космического преобразования"), и трансформация символического искусства в синтезе с наукой в теургическое, в творчество новых жизненных форм, и преображенное восстановление бывших и исчезнувших ("Генетика превращается в анастатику, искусство рождать в искусство воскрешать")

Путь к овладению временем Муравьёв видит в "организации множественности через коллективное дело". У Федорова в субъекте "общего дела" в пределе должны быть все, а в объекте - всё. Муравьёв обосновывает эту необходимость так: каждый элемент любого множества сопряжен с совокупностью других множеств и в конечном итоге со всем универсумом; это и предопределяет для успеха воскресительного, время-преодолевающего действия его вселенский, космический характер. Но состояться это действие не может сразу тотально и всеохватно, это было бы во всех смыслах безнадежной утопией. Основная тактическая идея Муравьёва - постепенность, последовательное расширение "островков" власти человека над временем, от самых малых до все более обширных. Это касается не только сфер регулирующего воздействия на мир, но и объема человеческих групп, участвующих в этом деле. К космосу и бессмертию личность растет через иерархию "все более широких множеств или коллективов", стремящихся в идеале к соборному всечеловеческому единству, где и осуществится чаемый синтез "личностности и вселенскости". Правда, следуя за Федоровым в его задаче преодоления на всех уровнях бытия розни и неродственности, как предна-чал хаоса и смерти, Муравьёв изредка поддается, в отличие от учителя, смущениям и вихрям своей революционной эпохи: в его книгу неожиданно залетают жесткие акценты, скажем угрозы принуждения тем группам и даже народам, которые откажутся от участия в общем деле. Увы, не он один отдавал дань соблазнам благого насилия над "неразумными" или даже селективным мотивам - вспомним Сухово-Кобылина или Циолковского. Но всегда это был явно наносной, вредный балласт их мысли, не совместимый с её общим пафосом, У Муравьёва, как у всех космических мыслителей, человеческий разум, сознающий внутреннее стремление эволюции "от бескачественности или низкокачественности к улучшению", призван стать основным орудием дальнейшего восхождения бытия на все более духовную ступень, когда стихийно текущее время сменится управляемым, выйдет в вечность или, как он её называет, "всевременность". Интересны при этом замечания автора о типе воздействия сознания на мир; мыслитель считает его не столько механическим или физическим, сколько "химическим", наподобие фермента или энзима: достаточно дать некий каталитический толчок преобразованию, и далее реакция, "перегруппировка" идут уже в самом объекте или системе их силами и энергиями. Побеждающее время человечество становится хозяином не только собственной жизни, делаясь в каждом индивиде все больше "причиной самого себя", но и природы и космоса, устанавливая такой тип нового братского управления собой и миром, который Муравьёв называет "космократией" или в другой своей работе - "Всеобщая производительная математика" - "пантократией". Эта статья была напечатана в 1934 г. в Риге во втором выпуске федоровского сборника "Вселенское дело", где с опозданием в два года появился также первый и единственный некролог погибшему философу. В статье в сжатом виде изложены многие важнейшие идеи автора "Овладения временем"