Религия воскрешения 04

Подзаголовок

Н.А.Бердяев

IV

Подлинного величия и подлинной оригинальности Фёдорова, затмевающих его реакционную и ветхую родовую идеологию, нужно искать в его исключительном, небывалом сознании активного призвания человека в мире, в его религиозном требовании активного, регулирующего, преображающего отношения к природе. Если учение Фёдорова о патриархально-родственной общественности есть лишь перепев старых славянофильских мотивов [потерявших всякое жизненное значение], то его учение об активности человека, о регуляции природы есть уже новое сознание, переступающее пределы и границы исторического православия, обращенное вперед, призывающее к преображению мира.[50] Фёдоров вносит в христианство активный антропологизм. Он радикально восстает против той пассивности человека, которая в православии была возведена почти в догмат. Огромное значение придает Фёдоров тому, что человек занял вертикальное положение. Это оборонительное положение есть знак того, что человек призван к активной борьбе с природой и к управлению её стихийными силами. Человек не должен пассивно лежать на брюхе. Он - активный борец, повсюду трудом своим вносящий целесообразность. Пассивное отношение к природе Фёдоров считает язычеством. Лишь человек вносит в природу целесообразность. Сама природа бессознательна и нецелесообразна. В этой бессознательности, слепой стихийности природы - источник всего зла. "В регуляции, в управлении силами слепой природы и заключается то великое дело, которое может и должно стать общим". Это общее дело должно быть распространено не только на всю землю, на явления метеорологические, но и на небесные пространства. Человек призван целесообразно регулировать всю вселенную, внести сознание во всю совокупность бытия. Очень красиво говорит Фёдоров, что "наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига". Кто наш враг? - спрашивает Фёдоров. "Этот враг - природа. Она - сила, пока мы бессильны, пока м ы не стали её волею. Сила эта слепа, пока мы неразумны, пока мы не составляем её разума. Занятые постоянной враждой и взаимным истреблением, исполняя враждебную нам волю, мы не замечаем этого общего врага и даже преклоняемся пред враждебной нам силой, благосклонность которой так же для нас вредна, как и вражда. Природа наш враг временный, а друг вечный, потому что нет вражды вечной, а устранение временной есть наша задача". Бог не сам создаёт целесообразность и сознательность в природе; он поручает это дело человеку, через человека заканчивает творение. "Бог - Царь, который делает все не только лишь для человека, но и через человека; потому-то и нет в природе целесообразности, что её должен внести сам человек, и в этом заключается высшая целесообразность. Творец через нас воссоздаёт мир, воскрешает все погибшее". В этой идее Фёдорова есть зачаток совершенно оригинальной космогонии, которая, к сожалению, не раскрыта и не развита им вследствие его отвращения к умозрению. Поист ине творение мира не закончено Богом - оно продолжается человеком. Религиозное оправдание активности человека Фёдоров видит в основном христианском догмате о двух природах Христа, который должен быть понят практически, как заповедь. Только монофизитский уклон ведет к отрицанию человеческой активности, к поглощению человеческой природы природой божественной. "Показывая, что Христос был не только Бог, но и действительный человек, тем самым доказывалась и необходимость деятельности самого человека в деле воскрешения, и не только нравственной, но и умственной, и физической, материальной. Соединяя во Христе два естества, две воли, двойное действие, тем самым признавали необходимость в деле искупления или воскрешения двух воль, действующих в полном согласии. Но учение о двух волях, действующих в согласии, оставалось только догматом, теорией, не имевшею выражения в самой жизни; и в таком отпадении теории от практики не видели отпадения от христианства, устранения от дела искупления и воскрешения, не видели отречения от Искупителя и Воскресшего".[51] Остается только невыясненным, в чем, по Фёдорову, источник бессознательной, темной и смертоносной стихийности природы. У него нет сколько-нибудь развитой космогонии и антропогонии. Трудно было бы выискать у Фёдорова антропологию, учение о человеке, оправдание исключительной активности человека. Проективный характер его философии не допускает такой антропологии и космологии. Ему чуждо гностико-мистическое учение о человеке как микрокосме. Между тем проективная философия общего дела ставит перед человеком необычайно дерзновенную задачу, предполагающую исключительное самосознание человека, его микрокосмическую и божественную природу, превышающую всякий натуральный порядок. Натуралистическое учение о человеке совершенно непригодно для оправдания активности человека. Только освобождение человека, его божественного образа из натурального рода делает человека активным, творцом, преобразователем мира . Член рода целиком ещё пребывает в природном круговороте

Фёдоров не хочет принять даровой благодати. Все даровое должно быть превращено в трудовое. Стихийная, бессознательная, смертоносная сила природы должна быть покорена человеческим трудом, а не чудом. Фёдоров не хочет, чтобы человеку что-либо досталось даром, без труда и усилий. "Задача человека состоит в изменении всего природного, дарового в произведенное трудом, в трудовое".[52] И праздничный, воскресный день должен быть днем дела, днем трудовым. "Нирвана - это безусловная, абсолютная Суббота... Для христианства праздник должен быть днем дела",[53] Фёдоров прославляет "бездарных", как нищих духом, которые стоят выше самых "даровитых". Для него евангелисты - самые бесталанные и, вместе с тем, самые гениальные. Все даровитое - даровое, а не трудовое, и оно отталкивает Фёдорова. Ему совершенно чужд карлейлевский культ великих, призванных людей; он - духовный демократ, народник, не хочет знать возвышения личностей. Труд для него не квалифицированный, не индивидуальный, а коллективный, всенародный, служба царская. Предрекающие гибель апокалиптические пророчества даны лишь для увеличения энергии человека. В своём проекте общего дела Фёдоров очень мало придает значения богодейству, таинству и совсем никакого значения не придает мистическому созерцанию. Трудовая научная техника ему нужнее благодатной мистерии. Таинством и созерцанием слишком злоупотребляло даровое христианство, отрицавшее активность человека. Фёдоров хочет трудового христианства. Он не принимает дарового спасения. У него есть очень глубокие мысли о внехрамовой литургии, внехрамовой Пасхе. "Пока не будет внехрамовой литургии, внехрамовой Пасхи, т. е. всесуточного и всегодового дела (метеорического, теллурического), до тех пор и воскрешение останется только обрядом, и не будет согласия между храмовым и внехрамовым делом".[54] Фёдоров хочет сделать литургию и Пасху имманентной человеку, внутренним делом человеческой активно сти. Исключительно трансцендентное принятие литургии и Пасхи превращает дело воскрешения в обряд. Научно-техническую активность человека в отношении к природе хочет претворить Фёдоров во внехрамовую литургию. "Литургия должна обнять всю жизнь, не духовную только и внутреннюю, но и внешнюю, мирскую, светскую, превращая её в дело воскрешения".[55] Фёдоров не хочет рая, созданного не самими людьми и потустороннего. Он "требует рая, Царства Божия, не потустороннего, а посюстороннего, требует преображения, распространяющегося на все небесные миры... Рай и Царство Божие не внутри лишь нас, не мысленное только, не духовное лишь, но и видимое, осязаемое".[56] Внехрамовое дело - не чудесное, оно исходит от человека, а не от Бога. Фёдоров придает большое значение обряду, но в обрядовом христианстве он видит несовершеннолетие. Обряд будет заменен делом, трансцендентное станет имманентным. Фёдоров призывает не к эксплуатации сил природы, не к корыстно-хищниче скому отношению к природе, всегда её истощающему, а к регуляции, к управлению природой, к преображению бессознательного в сознательное, мертвого и смертного в живое и бессмертное. Ему враждебен дух техники XIX века, дух эксплуататорский и корыстный. Он совершенно отрицает капиталистическую промышленность. (Он гораздо более радикальный враг капитализма, чем коммунисты.) Но изменения человеческой жизни и человеческих отношений он ждёт от изменения отношения к природе. Бедность и смерть - от бессознательности природы, от рабства человека у природы, от пассивного отношения. "Регуляция, в противоположность эксплуатации и утилизации, т. е. в противоположность расхищению её блудными сынами ради жен, приводящему к истощению и смерти, - регуляция ведет к восстановлению жизни".[57] В пассивном следовании природе видит Фёдоров источник старости и смерти. "В правиле "следуй природе" - заключается требование подчинения разумного существа слепой силе. Следовать природе - значит участвовать в борьбе половой, естественной, т. е. бороться за самок и вести борьбу за существование, и признать все последствия такой борьбы, т. е. старость и смерть; это значит поклоняться и служить слепой силе. Старость же есть падение, и старость христианства наступит, если проповедь евангелия не приведет человечество к объединению в общем деле".[58] Фёдоров радикально критикует все социальные учения, которые видят в бедности источник всех бедствий. Бедность - производное явление. Бедность - от смерти, смерть от пассивного подчинения бессознательной природе. "Пока была смерть, была и бедность; когда же наступит бессмертная жизнь, трудом приобретенная, тогда уже ни о какой бедности и речи быть не может".[59] Фёдоров предлагает "заменить вопрос о богатстве и бедности вопросом о смерти и жизни, или о всеобщем возвращении жизни".[60] Сила, идущая на взаимное истребление людей, должна быть направлена на завоевание природы , на овладение небесными пространствами, уготовляющими жилище воскрешенным предкам. Вопрос о собственности решится лишь после овладения природой. Социальный вопрос может быть решен "не социализмом, а только естествознанием". "Только естествознание может вести к мирному решению вопроса. Дело воскрешения вытекает не из сочувствия к угнетаемым рабочим, не из ненависти к угнетающим капиталистам, а из естественной слабости, естественного несовершенства человеческой природы, общего тем и другим, т. е. из её смертности".[61] Корень зла Фёдоров видит не в отношении человека к человеку, не в темной воле людей, а в отношении человека к природе. Тут Фёдоров странным образом соприкасается со своим антиподом - марксизмом, хотя само активное отношение к природе он понимает совсем иначе, чем марксизм. О фабричной промышленности марксизма он говорит: "Скажите, чтобы камни сии сделались хлебом, - говорит сатана: это и есть эксплуатация, утилизация, требуемая фабричным прои зводством и ведущая к истощению. Регуляция же есть дело священное, человеческое и Божественное".[62] Регуляция связана с селом, а не с городом, с землей, а не промышленностью

Фёдоров - очень яркий и крайний выразитель русского религиозного народничества. Он прикрепляет христианство к земледелию и земледельческому быту. "Как кочевники по природе - магометане, так горожане по природе - язычники, и только земледельцы - природные христиане. Хотя на Западе крестьянин составляет синоним язычника, но это потому, что там христианство лишь внутреннее, личное дело каждого; у нас же крестьянин синоним христианина".[63] В земледельческих религиях "заключаются все задатки истинного христианства, т.к. для земледельцев, живущих в родовом, патриархальном быту, и в Боге будет понятна родственная любовь... Евхаристия и воскресение мёртвых тоже имеют задатки в земледельческом быту".[64] Фёдоров исповедует сельскую, крестьянскую религию. Для него, как и для многих в России, христианство есть религия крестьянства. Россия христианская страна, потому что она крестьянская страна. (В действительности, исторически христианство было городской религией, крестьяне, земледельцы были язычниками.) Фёдоров натурализует и материализирует христианство. В чисто природных условиях хочет он видеть основу подлинного христианства. Он не принимает и не понимает христианство как сверхприродный, сверхмирный, духовный факт. Его религия слишком зависит от внешнего быта и подвергается опасности от изменения и разложения быта. Для него "город несовместим с христианством".[65] Развитие города, городской промышленности и культуры гибельно для родовой, крестьянской - христианской религии. Город - измена отцам, прислужничество женам. Село - верность отцам. Общее дело сынов человеческих может начаться только в селе, у праха предков, близко к земле. Вся оригинальность Фёдорова в том, что от села и земледельцев требует он высочайшего знания, развития активной силы в отношении к природе и регуляции природы через знание. Земледелец должен управлять не только землей, но и явлениями метеорологическими и всей солне чной системой. Идея метеорологической регуляции, искусственного вызывания дождя была центральной, почти навязчивой идеей у Фёдорова. Метеорологическая регуляция и будет активным отношением к природе земледельца. Городская промышленность занята приготовлением ненужных вещей, игрушек, предметов роскоши. В ней нет исполнения молитвы "Хлеб наш насущный даждь нам днесь", нет настоящего дела. Промышленность есть всегда эксплуатация, а не регуляция. Земледелие есть зачаток истинной регуляции, подлинного дела, осуществления молитвы о хлебе насущном. Необходим переход от города к селу. Фёдоров не хотел считаться с неотвратимостью промышленного развития, с невозможностью задержать рост городской культуры, с разложением капитализмом сельского быта и натурального хозяйства. Он - народник-утопист. Он не хотел допустить, что в недрах самого города, среди промышленной оргии может развиваться и крепнуть иной, не буржуазно-капиталистический, не позитивно-утилитарный дух, что творчество жизни не так рабски зависит от материально-бытовых условий. Городская культура представлялась Фёдорову безнадежно неродственной, корыстно-эгоистической, способной лишь на хищническое отношение к природе. Только от села может идти та активная регуляция, которая превратит солнечную силу в хозяйственную силу. В своих проектах Фёдоров доходит до дерзновенных мечтаний, которые на иных могут произвести впечатление безумия. "Коперниканское зодчество имеет ближайшее сходство с первобытным сельским прототипом архитектуры - хороводом, как мнимым солнцеводом: оно будет целым рядом хороводов, хоров воскрешенных поколений, из коих первый был бы действительный землевод, а все другие суть планетоводы, также действительные. Все эти хороводы вместе составляют движущийся уже храм, части коего суть действительно корабли, эфироезоты, электроходы, пловцы эфирного пространства, свободно движущиеся в нем, но не прерывая общения с центром, с очагом, а все вместе, влияя на центральное тело, регулируют ег о ходом, а с ним и ходом всей системы солнечной, всего хора, всей эскадры вселенной, флота миров - звезд. Это те хоры, которые предполагал уже осуществленными Пифагор и его школа - предшественники Коперника в древнем мире. Только коперниканская архитектура, на небесной механике основанная, может достигнуть архитектурного совершенства. Бог-Творец создаёт человека по своему творческому образу, как воссоздателя. Следовательно, искусство начинается вместе с человеком на земле и совершается на небе".[66] (Тут есть родство с Фурье). Есть красота и величие в этом мировом ритме, совпадающем с ритмом земледельческого быта. Фёдоров хочет воздвигнуть всемирный, космический храм, который населен будет не искусственными подобиями, не иконами и картинами, а живыми, воскрешенными предками. "Христианство не есть лишь жизнепонимание, а дело искупления, которое и состоит в расширении и распространении на весь мир... Если с началом мира начинается и кончина, падение его, то вмест е с человеком начинается восстание. Само вертикальное положение человека есть уже противодействие падению".[67] Это вертикальное положение человека Фёдоров хочет довести до неба, до способности управлять всей мировой системой. Этой идее нельзя отказать в захватывающей дух высоте. На какие же силы рассчитывал Фёдоров в деле регуляции?
В деле регуляции природы Фёдоров более всего ждёт от войска, которое ни в коем случае не должно быть упразднено, но должно быть преображено из силы взаимного истребления людей в силу борьбы со стихиями природы и управления природой. Всеобщая воинская повинность должна превратиться в обязательный для всех долг участвовать в активной борьбе с бессознательными силами природы и в активной регуляции природы. Войска должны заняться исследованием природы. "Спасительная организация уже существует; организация эта - войско... Нужно лишь, чтобы на войска, кроме защиты от себе подобных, была бы теперь же возложена обязанность исследования и всего того, что может служить для защиты против слепых сил природы... Не уничтожение войска, этой великой силы, что и невозможно, а превращение его в естествоиспытательную силу сделает войну невозможною".[68] Армия и война не должны быть заменены промышленностью, как того хотел бы ненавистный Фёдорову буржуазный дух; они должны обратиться на единственного врага, источник смерти и всякого зла, на слепые, бессознательные силы природы, сохранив свой воинский дух. В этом проекте Фёдорова, как и во всём у него, поражает его рационалистический оптимизм, его нежелание считаться со злой волей людской, с темным и иррациональным в человеческой жизни. Природная злая стихия есть и в человеке. Война и войска зародились от злой вражды людей, от иррациональности жизни, несоизмеримой с человеческим разумом. Фёдоров хочет рационализировать войско и войну, превратить без остатка в чистейшее добро. Он верит, что люди потому лишь не направляют всех своих сил на общее дело, что они не знают, в чем общее дело, не имеют истинного сознания. Тут Фёдоров соприкасается с Л. Толстым, который тоже не хочет считаться с темной волей и верит, что достаточно людям осознать божественный закон жизни, чтобы наступило всеобщее спасение и благо. Но ведь в самом человеке хаос шевелится. Фёдоров не хочет также считаться с тем, что рост человеческой активности в отношении к природе совершается в направлении, прямо противоположном тому, которого он желал. Техническая власть над природой, которая делает с каждым днем все более необычайные завоевания, разрушает органическую родовую жизнь, ведет к торжеству механизма над организмом. В росте власти человека над природой побеждает "футуризм", который беспощадно враждебен всякому родству. Каждый день промышленность и техника наносят удары остаткам родственно-патриархальных устоев жизни, которые Фёдоров считал вечными, единственно праведными и источники которых видел в Божественной Троице. Остается или впасть в безнадежный пессимизм и признать дух человеческий обреченным на позорную гибель, или признать независимость духа человеческого и вечно-божественного от материальных условий жизни, материального быта и разлагающихся устоев этого мира. Нужно открыто, мужественно и бесстрашно признать, что старый органический синтез жизни, синтез материального мира, р одовой телесности расчленяется и разлагается. Дух человека, лик человека должен не только уцелеть в этом мучительном процессе, но и укрепиться в высшей свободе

Остается ещё рассмотреть, что же такое сама природа для Фёдорова, имеет ли она свою внутреннюю жизнь? Фёдоров отвращается от созерцания природы и познания её тайн, он не хочет вникновения в жизнь природы. Он исходит из того, что природа бессознательна, слепа, смертоносна, что она - враг человека и источник зла. И остаётся впечатление, что природа для него - не живая, не одухотворенная, а мертвая и механическая. С природой невозможно никакое родственное слияние и общение через созерцание её внутренней таинственной жизни, её духовной сущности. К природе возможно лишь практически-активное, хозяйственное отношение. Регуляция - единственный способ отношения к природе. На природу Фёдоров смотрит глазами практика-хозяина, устроителя жизни. Для незаинтересованного созерцания, мистического и эстетического, не остаётся места. Фёдоров не видит в природе живого организма (иерархия духов). Ему неприятна всякая демонология, как остаток язычества. Тут в нём чувствуется не преодоленный позитивизм XIX века, подавленность механическим естествознанием. У Фёдорова была чисто позитивистическая вражда ко всему магическому. "Признав в силах природы демонов и в этом оставаясь языческим, христианство считало нужным бороться с ними и в этом было истинным христианством; но боролось оно с ними лишь знаками, символами (как, например, крестное знамение), в которых признавало магическую силу. Нынешнее же христианство, отвергнув, по крайней мере в высших слоях, демонов, этим возвратилось к христианству, но в то же время оно признало господство над человеком естественных сил и этим опять стало языческим". У Фёдорова было истинное сознание того, что христианство должно освободить человека от власти демонов природы, которыми был подавлен мир языческий, должно поднять человека. Через этот процесс освобождения от языческого страха перед духами природы и от власти природных стихий христианство в конце концов механизировало природу, и вторичным результатом этого про цесса явилось научное естествознание и научная техника. Научное сознание стоит на том, что человек может властвовать над природой как живой иерархией духов. По своему образованию Фёдоров остался позитивистом в своих взглядах на природу. Его, православного христианина, отталкивала даже вера во власть крестного знамения над силами природы. Он ни за что не хотел признать, что поставленная им задача активного отношения к природе не может быть исключительно научно-позитивной и неразрешима средствами естествознания и техники, что это задача духовная. Естественно-научная регуляция всей солнечной системы, всех небесных пространств есть фантастическая утопия. Но магическое понимание регуляции всего космоса, основанной на самосознании человека, как микрокосма, не есть фантастическая утопия и должно быть принято или отвергнуто по другим основаниям. Утопичны попытки достигнуть мистических целей позитивно-рациональными средствами, но уже не утопия - достижение этих целей мистическими сре дствами. Фёдоров не верил в возвращение великого Пана, не хотел, чтобы природа вновь ожила для нас и чтобы мы по-новому, уже в свободе получили возможность общаться с духами природы. Населенность природы духами была для него лишь языческим суеверием. Он не чувствовал ещё , что в самой науке совершается глубокий кризис, который приведет к краху механического миропонимания. Он не сознавал, что сила, дающая человеку возможность регулировать природу, обоюдоостра и небезопасна. Сама техника незаметно перерождается в магию... Мы приближаемся к самой сердцевине федоровской философии общего дела, к его "проекту" воскрешения

V
Что же это за проект Фёдорова, который Вл.Соловьёв считал "со времени появления христианства первым движением вперед человеческого духа по пути Христову"? У Фёдорова была своя единственная, центральная идея, которой он был целиком захвачен, для которой все было лишь средством, которую он всегда повторял. С его именем навсегда останется связанной дух захватывающая идея воскрешения мёртвых . (Глубже всего у Фёдорова его отношение к смерти и его надежда победы над смертью). Проблема Фёдорова не воскресение мёртвых , в которое всегда верили христиане, а воскрешение мёртвых . Все учение Фёдорова, как о родстве людей, так и об активном отношении людей к природе, нужно было для установления условий активного воскрешения мёртвых самим человечеством. Для воскрешения мёртвых необходимо прекращение розни, нравственное объединение людей в родстве и активная регуляция природы путем знания, науки, техники. Каждый человек, точнее - сын человеческий, живёт на счёт предков и должен уплатить свой долг. Рождение несет с собой смерть родителям. Каждое поколение виновно в смерти поколения предшествующего. "Мы живём не на чужой только счет, не на счёт лишь слепой природы, а также и на счёт себе подобных, даже самых близких, заменяя, вытесняя их; и такое существование делает нас не только недостойными, но и преступными... Сознание, что долг этот не оплачен, есть сознание своей зависимости, рабства, невольности, смертности, словом, небратства. В неоплаченном долге заключается наказание рабством, смертью. Оплаченный долг есть возвращение жизни своим родителям, т. е. долга своим кредиторам, и через то - свободы себе".[69] Люди смертны, потому что между ними нет любви. Скорбь сына над смертью отца есть жажда победы над мертвой природой, "В муках сознания смертности и родилась душа человека".[70] Фёдоров изобличает низость прогресса, в котором каждое поколение превращается в средство для последующего. "Биологически - прогре сс состоит в поглощении младшим старшего, в вытеснении сынами отцов; психологически он - замена любви к отцам бездушным превозношением над ними, презрением к ним, это нравственное, или, вернее, самое безнравственное, вытеснение сынами отцов... Прогресс есть истинный яд, и истинно божественное, истинно человеческое дело заключается в спасении жертв прогресса, в выводе их из ада".[71] "Прогресс есть прямая противоположность воскрешению".[72] Воскрешение есть обратное движение совершеннолетних сынов. "Воскрешение есть полное выражение совершеннолетия, выход из школы; оно требует общества самостоятельных лиц, сынов, участвующих в общем деле воскрешения отцов. С воспитанием кончается дело родителей, и начинается дело сынов - воскресителей. В рождении и воспитании родители отдают свою жизнь детям, а в деле воскрешения начинается возвращение жизни родителям, в чем и выражается совершеннолетие".[73] Апокалиптические пророчества были условной угрозой для несовершеннолетних. "Страшный суд есть только угроза для младенчествующего человечества".[74] Смерть и есть выражение несовершеннолетия, несамостоятельности, неспособности восстановлять жизнь. "Люди ещё недоросли, полусущества".[75] Трансцендентное понимание воскрешения и бессмертия есть несовершеннолетие. Для совершеннолетних воскресение должно быть имманентным, т. е. воскрешением. Человеческий род не должен ждать естественного конца мира и сверхъестественного воскресения. К пассивным апокалиптическим ожиданиям Фёдоров относился враждебно. Ему был чужд хилиазм, мистическая вера в откровение тысячелетнего царства Христова на земле. Божественное откровение закончено, и должно начаться человеческое дело. Если человечество соединится для общего дела и приступит к активному воскрешению, то оно избежит конца мира и страшного суда и непосредственно перейдет в вечную жизнь. Тогда спасутся для вечной жизни не немногие, а все. Сотрется гр ань, отделяющая этот мир от мира иного. Завет христианства "заключается в соединении небесного с земным, божественного с человеческим; всеобщее же воскрешение, воскрешение имманентное, всем сердцем, всею мыслию, всеми действиями, т. е. всеми силами и способностями всех сынов человеческих совершаемое, и есть исполнение этого завета Христа - Сына Божия и вместе Сына Человеческого".[76] Трансцендентное воскресение будет судом над человечеством, не пожелавшим воскресения имманентного. Воскресение есть "акт ещё неоконченный; как Божественное - оно уже решено, как человеческое - ещё не произведено".[77] "Религия есть дело воскрешения, только в виде неполном, в виде таинства".[78] Создатель мира не может быть погубителем его. Спасение всех, всего мира для Фёдорова есть не только оправдание человека, но оправдание Бога. "Если воскресение совершится не по нашей доброй воле, то оно совершится и помимо, вопреки, против нашей воли; и в этом случае не все в разум истинный придут, всеобщего объединения, всеобщего раскаяния не будет, а будет неумолимый страшный суд".[79] Проект Фёдорова и есть проект избежания страшного суда. Понимание апокалипсиса как угрозы, предупреждения, как притчи, как условного, а не безусловного, т. е. зависящего не только от Бога, но и от человека, - самое глубокое у Фёдорова, поистине гениальное. Пассивное понимание апокалипсиса есть результат несовершеннолетия. Гражданство есть мнимое совершеннолетие. Истинное совершеннолетие есть объединение сынов человеческих для воскрешения, для победы над смертью. "Отказавшись от сыновнего дела, воскрешения, меняют только прямой путь на окольный, очень длинный, если только слепота человека будет не вечна; но если она будет вечной, то мир будет не вечен, т. е. наступит конец мира. Отказавшись от сыновнего дела, т. е. воскрешения, заменяют действительное воскрешение мнимым - в знании, недействительным, или только подобным - в искусстве, идолопоклонством - в религии, в смысле идеолатрии, или идололатрии, и только в последнем виде (в виде идолопоклонства) воскрешение и доступно пока всем, тогда как в первых двух лишь немногим".[80] "Если объединение живущих для всеобщего воскрешения не совершается сознательно, то объединение сынов превращается в цивилизацию, в чуждость, враждебность, в разрушение; а вместо воскрешения является культура, т. е. перерождение, вырождение и, наконец, вымирание".[81] Воскрешение противоположно не только прогрессу, но и культуре, цивилизации, которая есть мнимое воскрешение. "Похороненное в наше время учение о воскресении, как действии трансцендентном, воскресает, как действие имманентное".[82] "Не удалять следует Бессмертное Существо из мира, оставляя мир смертным... Задача заключается в том, чтобы и самую природу, силы природы обратить в орудие всеобщего воскрешения и через всеобщее воскрешение стать союзом бессмертных существ".[83] Подобием Троицы в человеческой жизни может быть только "Церковь воскрешенных". Церковь воскрешенных создаётся не только Богом, но и человеком. Откровение Сына - "это величайшее откровение со стороны Бога и величайшее откровение со стороны человека".[84] Евангелие - незаконченная книга; её заканчивает сам человек

Какие же пути указывает Фёдоров к осуществлению своего головокружительно-дерзкого проекта воскрешения мёртвых ? У народа воскрешение находится в мифической стадии, так как у народа ещё нет знания. Реальное воскрешение будет основано на знании. Все сделаются учеными. Наука будет практически действенной. Активность человечества во всеобщем деле воскрешения мёртвых сознается Фёдоровым религиозно и обосновывается в его учении о Триедином Боге, но пути и способы этой активности у него, прежде всего, естественно-научные, позитивно-технические. "Славянскому племени принадлежит раскрытие мысли о всеобщем соединении".[85] В России видит Фёдоров задатки плана воскрешения - в её родовом быте, в общине, в бессословности, в служилом государстве, в сознании русскими не прав, а вины и повинности и т.п. Это патриархально-родовые, родственные, моральные предпосылки плана воскрешения. Но когда Фёдоров говорит о самом воскрешении, то он почти исключительно остана вливается на научно-позитивных методах. У него совершенно не выяснен вопрос о границах действия позитивно-реалистического, технического и мистико-теургического, магического. В его понимании воскрешения чувствуется влияние позитивизма, научного образования XIX века, необычайная переоценка научного знания

"Возвращение праху жизни, сознания души, есть высшая ступень, или ступень способности, знания и воли, управления и самоуправления. Возвращение жизни умершим и создаст существа бессмертные, неразрушимые; ибо только тогда, когда станет не возможным только, но доказанным, т. е. действительным, воспроизведение из безжизненного вещества жизни, только тогда жизнь и получит высшую гарантию... и антагонизм между человеческим и Божественным окончится".[86] И Фёдоров предлагает проекты и опыты "воскрешения из безжизненного вещества жизни". Для Фёдорова "бессмертие не может быть признано ни субъективным только, ни объективным: оно проективно".[87] Почти жуткое впечатление остаётся , когда Фёдоров говорит, что "как естественная наука, так и приложение её, медицина, должна от кабинетных, аптечно-терапевтических опытов, производимых в области больнично-клинической, перейти к употреблению теллуро-солярной и психофизиологической силы, регули руемой знанием, должна перейти к уничтожению болезненности вообще", и предлагает этими способами начать "действия на трупы в видах исследования и даже, быть может, оживления, и не будет ли это первым шагом по пути к воскрешению".[88] Нужно приступить к психофизиологическим опытам воскрешения под руководством врачей и священников, т. е. в единении науки и религии. "Для воскрешения недостаточно одного изучения молекулярного строения частиц; но, так как они рассеяны в пространстве солнечной системы, может быть и других миров, их нужно ещё собрать; следовательно, вопрос о воскрешении есть теллуро-космический".[89] "Мы полагаем возможным и необходимым достигнуть через всех, конечно, людей познания и управления всеми молекулами и атомами внешнего мира так, чтобы рассеянное собрать, разложенное соединить, т. е. сложить в тела отцов, какие они имели при своей кончине". Фёдоров хочет естественного воскрешения всех, а не чудесного воскресения гнев а Божия, в котором лишь немногие воскреснут. Воскрешение устранит болезненный источник мистицизма. "Мистицизм, если и допускает объединение для воскресения, то это объединение совершается мистически, т. е. способом непонятным, исследованию не поддающимся... И самое воскресение в этом случае совершается не через естественное познание и управление слепою силою, не путем опыта, опытного познания, познания светлого, а путем таинственным, темным, который может быть представлен в виде колдовства... Мистицизм есть принадлежность ещё недозревших народов, слабых в познании природы, или же народов отживающих, отчаявшихся достигнуть путем естественного знания разрешения вопроса "о жизни и смерти", т. е. мистицизм не даёт действительных средств для разрешения вопроса о возвращении жизни умершим".[90] Тут Фёдоров говорит о мистицизме так, как говорил бы какой-нибудь марксист-материалист. Религиозно-дерзновенная и новая идея воскрешения через активность самого чело века превращается в материалистическую утопию, в фантастику позитивизма (напоминающую Сен-Симона и Фурье). Это небывалое смешение религиозных пророчеств и мистических предчувствий с фантазиями и утопиями ученого материализма, потерявшего сознание всяких границ, отделяющих натуралистическое от мистического, материальное от духовного. Сознательное и открытое признание магии было бы менее фантастично и более трезво, ибо всякая фантастичность и утопичность основана на смешении разных сфер, на абсолютизации относительного. Задача воскрешения мёртвых предполагает реальность мистических сил. Фёдоров же натурализует даже вселенский собор, который превращается у него в международный съезд или верховную комиссию.[91]
Очень глубоко учение Фёдорова о противоположности между силой рождающей и силой воскрешающей. Тут он прикоснулся к великой тайне, и если бы не имел дурного пренебрежения ко всякой мистике и гностике, то пошел бы вглубь познания этой тайны. Фёдоров учит, что в христианском браке "рождение есть лишь временное состояние, остаток животного состояния, которое уничтожится, когда дело отеческое станет воскрешением".[92] В сознании Фёдорова "истинно нравственно только полное обращение слепой силы - рождения в сознательное действие".[93] Рождение есть зло, результат слепой силы природы; его обратной стороной является смерть. "Отличительной чертой человека являются два чувства - чувство смертности и стыд рождения. Можно догадываться, что у человека вся кровь должна была броситься в лицо, когда он узнал о своём начале, и как должен он был побледнеть от ужаса, когда увидел конец в лице себе подобного".[94] Животно-подобное рожд ение человека есть наказание. "Природному размножению в христианстве соответствует в отрицательном смысле - целомудрие, т. е. отрицание рождения, а в положительном - всеобщее воскрешение, т. е. воспроизведение из того излишка, который тратится на родотворение, и из праха, произведенного разрушительной борьбой, прежде живших поколений".[95] Но "отрицательная девственность - ещё не небесная добродетель, целомудрие - ещё не деятельная мудрость, не рождать ещё не значит освобождать от смерти, воскрешать: нужно, чтобы бессознательное рождение заменилось делом воскрешения".[96] Первый параграф проекта Фёдорова - "обращение рождающей силы в воссозидающую и умертвляющей - в оживляющую".[97] Дочь, как носительница Св. Духа, должна заменить жену. Глубокая истина об антагонизме между силой рождающей и силой воскрешающей и о неразрывности рождения и смерти не связана у Фёдорова с мистической эротикой, как у Вл.Соловьёва. Он отрицает брачну ю любовь. Брак для Фёдорова есть дело, труд. Тут он лишён всяких прозрений. Он - прозаически-деловой мыслитель до конца. Задача человека - не соперничать с лилиями и блеском солнца, а вносить сознание и волю в слепую силу, трудиться. А эротическая любовь - полевая лилия и блеск солнца, в ней нет ничего трудового. Фёдоров не противопоставляет личности роду, как Вл.Соловьёв. Эротическая любовь - вне рода, в личности. Учение Фёдорова о воскрешении раздирается двойственностью. С одной стороны, оно побеждает род, рождающую силу, с другой - оно остаётся в роде и род укрепляет навеки. Идея воскрешения отцов глубже родового начала, ибо все человечество - отцы наши

Остается указать ещё на одну сторону учения о воскрешении мёртвых . Проект Фёдорова требует, чтобы жизнь человечества была сосредоточена на кладбищах, около праха отцов. На кладбищах же должно начаться и общее дело воскрешения. Все храмы должны быть на кладбищах, и на кладбищах же должна быть сосредоточена наука и техника. "Храмы вне кладбищ - это выражение угодливости к желающим забыть смерть... Вне кладбищ - связь всеобщего воскрешения с воскресением Христа вовсе незаметна".[98] "Смотреть на землю как на жилище, а не как на кладбище, - значит прилепиться к жене и забыть отцов, а всю землю обратить в комфортабельное обиталище, т. е. это значит - смотреть на нее как на земное, а не как на небесное тело... Смотреть же на землю как на кладбище - значит обратить силы, получаемые землею от небесных тел, на возвращение жизни отцам, на обращение небесных тел в жилища и на объединение небесных пространств".[99] Погребение есть уже н ачало воскрешения. Человек есть существо, которое погребает, - вот существенное определение человека. С этим связана у Фёдорова любовь к музеям, как зачатку воскрешения, и нелюбовь к выставкам, как измене отцам и самовозвеличению. Как и храмы, музеи должны быть кладбищенские. "Только кладбища могут быть превращены в полные музеи, а не в музеи-кабинеты лишь редкостей, каковы нынешние музеи. Только кладбищенские музеи есть памятники для всех без исключения людей, а не одних только великих; только кладбищенские музеи все делают предметом знания и всех познающими, если не отделены от школ".[100] Воскрешение отцов на кладбищах, около кладбищенских храмов и музеев Фёдоров противополагает культуре, как "вымиранию" и "вырождению". "Культура есть произведение эпохи, которая отказалась от бессмертной жизни, следовательно, не признавала зла в умирании личном и в вымирании родовом. Она хотела жить, наслаждаться жизнью, издерживать капитал, а не создавать и не воссоздавать его. Кто хочет утонченной, интенсивной жизни, тот не должен жаловаться на скоротечность; даже вообще, кто не ставит целью жизни труд, и даже именно труд воссозидания, тот не имеет права жаловаться на смерть... Если признать культуру вымиранием, то нет основания удивляться, что целью жизни будет спасение от культуры... Культурность выражается в самоистреблении, в истощении сил природы".[101]
Нельзя отрицать той истины, что культура основана на поедании прошлого будущим, отцов детьми, что она не завоевывает бессмертия. Но Фёдоров забывает, что культура есть труд и усилие. Культура - трагический и антиномический путь человека. В её великой неудаче достигнуть вечного бытия есть положительный смысл. И путь от жизни натурально-родовой к жизни вечной, к духовной свободе лежит через культуру. Последним плодом культуры Фёдоров считает Ницше, которого называет философом Черного царства, "Черным пророком". Фёдоров совсем не понимает болезни развития, трагизма и антиномизма истории, он - прямолинейный апологет здоровья. Он никогда не прозревает, что и смерть, и гибель может быть путем к иной, высшей жизни. У него решительная вражда к дионисическому (ко всему оргийному и пьянящему); он требует отрезвления, трезвой памяти об отцах. Творчество имеет дионисические истоки, и Фёдоров принужден отрицать творчество

Трудно сказать, верил ли Фёдоров в бессмертие души. Когда он говорит о смерти и воскресении, то он все время имеет в виду тело, телесную смерть и телесное воскресение. Вопрос о судьбе души и духа им даже не поставлен. Он никогда не говорит о многосоставности и сложности человека. Можно подумать, что для Фёдорова человек по преимуществу телесное, материальное, физическое существо и без тела невозможна духовная жизнь. Воскресение для него всегда есть воскресение тела, и достижимо оно телесными средствами. Фёдоров совсем не выясняет вопроса о материи и материальном теле. Для философии христианства это очень сложный вопрос. Вряд ли возможно поддерживать идею воскресения в материальном, физическом теле. Тело, в котором воскрес Христос, не могло быть материальным, физическим телом, - то было просветленное и преображенное тело, более тонкое, победившее всякую материальную тяжесть, тело духовное.[102] Фёдоров же требует физического, грубо-материальног о воскрешения мёртвых . Он - верующий православный христианин - философствует, как чистый материалист. Ахиллесова пята Фёдорова - в его религиозном материализме, совершенно наивном. Он противоестественно соединяет два материализма - материализм религиозный и материализм научный. Так затемняется истинное зерно великой и дерзновенной идеи воскрешения, в которой есть непреходящая духовная правда. Фёдоров все время черпает из двух источников. Образ его мыслей двоится. Временами кажется, что он не признает ни духа, ни иного мира, а только этот мир, прикованный к физической телесности. Если бы Фёдоров был более обращён к жизни духовной, то он не мог бы видеть единственную и исчерпывающую цель жизни в воскрешении отцов. Есть ещё самоценная жизнь личности, её индивидуальная судьба, её духовная жизнь - жизнь творчески-положительная. Фёдоров очень суживает смысл тайны искупления. Искупление для него целиком исчерпывается воскресением. Но искупление есть также новое рождение человека; о но имманентно и трансцендентно разом. И само воскрешение стоит в зависимости от духовного рождения и возрождения - рождения нового человека во Христе. Фёдоров очень преуменьшает значение благодати Христовой в деле воскрешения. Правда его в том, что он выдвинул активность человека и имманентный характер воскрешения, но эта правда не может быть оторвана от другой своей стороны, от благодати Христовой силы, в которой и через которую только и возможно для человека воскресение и воскрешение. Воскресение может быть только мистическим, в плоти мистической

VI
Фёдоров говорил: "Путем самоосуждения и критики открывается, что место, лишенное света, т. е. ад, и есть весь мир, природа, как слепая сила, и в особенности мы сами".[103] Мы и так живём в аду. Мы должны активно выйти из этого ада, помочь всем и всему выйти из ада, а не в ужасе склоняться перед перспективой ада вечного. Это сознание Фёдоров а должно быть признано очень высоким, превышающим обычное сознание православное и католическое. Фёдоров думал, что самые крайние материалисты могут предварять в Царстве Божьем оставшихся верными принципам христианства. Все наши пороки он считал лишь извращенными добродетелями. "Даже громадная сила, проявляющаяся в сладострастии, найдет себе эквивалентное выражение в воссоздании".[104] Фёдоров никогда не анафемствовал, он лишь печалился о розни и о смерти, жаждал воссоединения и воскрешения. Он беспощадно резок и суров в оценках идей и мыслителей; в этом отношении он почти никого не призна вал, даже близких ему славянофилов. Но религия его была религией абсолютной жизни для всех, она не терпела осуждения и гибели. С этим было связано его неверие в диавола, его упорное нежелание признать темную волю ко злу, иррациональный хаос. Он упрямо не хочет видеть, что человечество уходит от его родового христианства, что противоречия и антагонизмы жизни растут. Некоторая слепота Фёдорова, его негибкость и упрямство определялись его бесконечной и безграничной волей к добру. Его собственная воля не была усложнена темным потоком, льющимся из бездны. Он обречен был на непонимание всего иррационального, темного, бездонного, безумно-страстного. Необычайная высота его морального сознания поставила ему границы и сделала его рационалистом-утопистом. Это - одна из антиномий жизни. Ему не дано было познание зла. В сущности, Фёдоров почти не понимает тайны Голгофы, мистерии Креста и Распятия. У него было отталкивание от того мистического пути, на котором внутренне неизбежно прохожде ние через вольную смерть, через таинственную жертву, через распятие к воскресению. Голгофа есть вечный путь человеческого духа, она - свершающаяся везде, всегда и со всеми внутренняя мистерия, без которой невозможно воскресение. Но для Фёдорова христианство не было жертвенной мистерией искупления, внутренней мистерией духа, преодолевающей саму противоположность дарового, благодатного и трудового, человечески-активного. Для Фёдорова христианство есть, прежде всего, общее дело, труд, активность нравственная и техническая. Он решительный враг понимания христианства как мистерии духа. Он решительно не принимает автономии человеческого духа и потому приковывает человека к внешнему миру. Он - враг развития способностей на свободе, на досуге, так как боится дарового. Он обречен на объективно-предметное, материалистическое понимание религии. Он объективирует и материализирует христианскую мистерию ещё более, чем православие и католичество, и в конце концов принужден базироваться на естественном, натуральном. Он смешивает духовную соборность с натуральным родом. Неясно, что такое для него "родовое" и "материальное". Второе рождение во Христе, о котором учат все мистики, есть выход из рода и родовой необходимости, преодоление родового материализма, который всегда эзотеричен. Истинный путь лежит от первоначального натурального родства через свободную гражданственность к общению в Духе. Но Фёдоров сам хочет остаться и всех оставить в родовом и материальном. Основывать нравственность на натуральном родстве - значит подчинять дух материи. Здесь скрыто основное противоречие Фёдорова: родственность основана на половом акте рождения в материальной природе, которая ведет к смерти и должна быть преодолена, и эта же родственность есть единственная основа всякой правды и добра. Фёдоров не видит разложения натуральной родственности и гибели старых устоев жизни. Вечная Детскость, в которой Фёдоров видит чистейшую сущность христианства, совсем не тождественна с родовы м, родственным сыновством и дочеринством. Евангельская детскость не натуральна, как хочется Фёдорову, а духовна

Мы подходим к последнему и коренному вопросу, который ставит религия воскрешения. Фёдоров призывает к исключительной активности человека, он верит, что человек может управлять вселенной. Но признает ли Фёдоров творчество человека? Воскрешение умерших предков само по себе ещё не творческое дело - слишком обращенное назад, а не вперед. Творческая задача жизни не может ограничиться воскрешением, т. е. воссозданием погибшего бытия. Многие места "Философии общего дела" убеждают, что Фёдоров не допускал возможности творчества человека. "Творить мы не можем, а воссоздавать сотворенное не нами, но разрушенное нами или разрушившееся по нашему неведению или по нашей вине, - мы должны".[105] "Самая высшая ступень управления есть не создание, а воссоздание".[106] "Человек - управляющий, приказчик, воссоздатель, а не Творец и не Создатель".[107] Основным для Фёдорова является труд, а не творчество. Трудовому сознанию Федоро ва творчество представляется роскошью, избытком, чем-то даровым. Он не принимает той мистерии искупления, которая через жертву освобождает творческую энергию человека. Воссоздание погибшей жизни, победа над смертью, над злом есть дело искупления, предполагает божественную благодать. Человеческое творчество, человеческая активность, созидающая новое, небывалое, лежит по ту сторону искупления зла, предполагает пройденный путь искупления - путь божественной жертвы. Новое рождение человека есть рождение творца, творящего; оно предполагает выход из рода и родовой необходимости. (Только эзотерическому христианству раскрывается тайна творчества человека, его творческого призвания в мире.)
Великое значение имеет человеческое самосознание Фёдорова, сознание активного призвания человека управлять миром, всех и все в мире спасать и воскрешать. Это поистине новое религиозное самочувствие человека. Религиозная и моральная правда этого сознания, которое обозначает наступление совершеннолетия человека, превышает временную оболочку натурализма и материализма. Протест Фёдорова против пассивного неделания, против буддийских настроений внутри христианства имеет огромное значение. Фёдоров глубоко и праведно чувствовал, что христианство не может быть лишь религией личного совершенствования и спасения. Под позитивно-материалистическим обличием федоровской философии скрыты пророческие чаяния новой религиозной эпохи. "Проект" Фёдорова в том виде, как он его развивает, совершенно неприемлем: это утопия и фантастика, рожденная дурным натурализмом и материализмом в религии, смешением разных планов. Но за "проектом" этим скрыта праведная воля человека, созревшег о для совершеннолетней жизни, новое религиозное сознание, сознание - имманентное. На философии общего дела сказались все противоречия мысли XIX века, все смешения в нём ветхого и старого с новым и грядущим. В XX веке философия будущего выделит истинное зерно "философии общего дела" и отбросит ветхую оболочку. И во всяком случае явление Фёдорова будет признано знаменательным для духа России, для её сокровенных стремлений и чаяний. (Фёдоров был характерно русским мыслителем, дерзновенным выразителем русской печали о горе, страдании и смерти людей, русских исканий всемирного спасения. Он - великий человеколюбец, взор которого обращён не только к будущему, но и к прошлому, к страданиям прошлого.)
1915

[50] Интересно сопоставить взгляд Фёдорова со взглядами, высказанными В. Хлудовым в статье "Чему учил Иисус Христос" в сборнике "Вселенское дело". Хлудов понимает христианство, как приобретение силы

[51] Н.Ф. Фёдоров. "Философия общего дела", т. I, стр. 162

[52] Там же, стр. 283

[53] Там же, т. II, стр. 7

[54] Там же, т. I, стр. 70

[55] Там же, стр. 176

[56] Там же, стр. 420

[57] Там же, стр. 48

[58] Там же, стр. 61

[59] Там же, стр. 424

[60] Там же, стр. 424

[61] Там же, т. II, стр. 176

[62] Там же, стр. 272

[63] Там же, т. I, стр. 182

[64] Там же, стр. 568

[65] Там же, стр. 573

[66] Там же, т. II, стр. 251

[67] Там же, стр. 254

[68] Там же, т. I, стр. 676

[69] Там же, стр. 94

[70] Там же, т. П, стр. 270

[71] Там же, т. I, стр. 20

[72] Там же, стр. 21

[73] Там же, стр. 274

[74] Там же, стр. 104

[75] Там же, стр. 91

[76] Там же, стр. 32

[77] Там же, стр. 139

[78] Там же, стр. 471

[79] Там же, стр. 471

[80] Там же, стр. 132

[81] Там же, стр. 132-133

[82] Там же, т. II, стр. 268

[83] Там же, т. I, стр. 67

[84] Там же, стр. 78

[85] Там же, стр. 260

[86] Там же, стр. 111-112

[87] Там же, стр. 207

[88] Там же, стр. 289

[89] Там же, стр. 330

[90] Там же, стр. 442

[91] Там же, стр. 575

[92] Там же, стр. 84

[93] Там же, стр. 279

[94] Там же, стр. 312

[95] Там же, стр. 317

[96] Там же, стр. 421

[97] Там же, стр. 426

[98] Там же, стр. 50

[99] Там же, стр. 53

[100] Там же, стр. 616

[101] Там же, стр. 625

[102] Интересная глава о воскресении есть в книге католика-модерниста Леруа: "Догмат и критика"

[103] Там же, стр. 307

[104] Там же, т. II, стр. 13

[105] Там же, т. I, стр. 47

[106] Там же, т. II, стр. 254

[107] Там же, стр. 279