Любовь к народу и русский народный идеал
(Открытое письмо к И.С. Аксакову)
В.С. Соловьёв
М.Г. Иван Сергеевич!
В последние два-три года я напечатал (преимущественно у вас в "Руси")
несколько статей по церковному вопросу. Главные мотивы мои были
следующие. Россия (так же как и другие страны) тяжело страдает от
умственного и нравственного нестроения. Истинная основа христианской
общественности - церковь - не пользуется полной свободой жизни и
действия, не занимает подобающего ей места, не полагается во главу
угла. Ближайшая этому причина у нас - раскол, который еще с XVII
века парализует действие церковного начала в русской народной жизни.
Думая о путях к исцелению этого нашего домашнего недуга, я должен
был убедиться, что начало болезней лежит дальше - в общем ослаблении
земного организма видимой церкви, вследствие разделения её на две
части, разобщенные и враждующие между собою. Историей образована
пропасть между нашей и западной церковью. Но как ни глубока эта
пропасть, все-таки она вырыта не Божьими, а человеческими руками.
Разделение церквей - это Божье попущение, а не Божья воля. Божья
воля неизменна: да будет едино стадо и един пастырь. Итак, можно
и должно нам прилагать свои старания к тому, чтобы был засыпан этот
пагубный ров, разделивший стадо Христово. Даже внешние политические
меры, ведущие к ослаблению церковной вражды, когда эти меры внушены
справедливостью и религиозным чувством, несомненно приносят пользу
и заслуживают одобрения [1]. Но главное дело, конечно, не в этом:
главное дело - внутреннее примирение по существу, примирение в духе
и истине. Такое примирение было бы невозможно лишь в том случае,
если бы католическая церковь была вполне чужда духа истины, если
бы она была ложью по существу. Но как решиться это утверждать? Во
всяком случае, следует прежде беспристрастно и в христианском духе
рассмотреть все спорные вопросы между церквами; к несчастью, я вижу
у нас почти исключительно полемическое отношение к западной церкви.
Но односторонняя и исключительная полемика не только к соединению,
а и к познанию вести не может. Она только углубляет и упрочивает
существующую уже пропасть, преувеличивая недостатки и погрешности
противной стороны, превращая случайное в существенное, смешивая
историческое явление с вековечной сущностью, теряя всякие границы
между божеским и человеческим
Мы в храмах, за богослужением, молимся о мире всего мира, о благосостоянии
святых Божиих церквей и о соединении всех. Но искренняя ли это будет
молитва, если мы на деле препятствуем её исполнению? То соединение,
о котором мы молимся, не может совершиться помимо соединяющихся;
для того, чтобы исполнение нашей молитвы стало возможным, требуется
нечто и от нас. Требуется прежде всего справедливость, беспристрастное
и всестороннее обсуждение дела [2]. А затем требуется и нечто большее:
требуется мирное настроение, дружелюбное расположение воли и мысли,
требуется заменить обличительное, исключительно полемическое отношение
к противной стороне отношением иреническим (примирительным) . Опыт
такого примирительного отношения к Западной церкви я и хотел представить
в статьях "Великий спор и христианская политика", помещенных в "Руси".
Этот опыт, хотя и напечатанный в вашем журнале, привел вас в недоумение
и негодование. Вы нашли, что он противен русским национальным чувствам
и интересам. Я же, с своей стороны, глубоко и твердо убежден, что
церковное примирение Востока и Запада есть именно национальная историческая
задача России
По-видимому, вы полагаете любовь к народу главным образом в привязанности
к своему родному. Ко всему ли однако своему? Вот, например, - русский
раскол, возникший в XVII веке, когда еще "народный дух и разум"
не были в плену, когда еще не была разрушена "духовная цельность
нашего национального бытия". И по происхождению, и по характеру
своему этот церковный раскол есть нам своё родное, самобытно-национальное.
Вы не можете отрицать, что он вырос прямо на русской народной почве.
Однако же вы ему не сочувствуете, вы не требуете ни от кого любви
и привязанности к расколу; напротив, из любви к России и к самим
раскольникам вы должны желать, чтобы они не привязывались, а поскорее
отвязались, освободились от своего родного и родового, отеческого
раскола. Почему же так? Да просто потому, что это родное есть вместе
с тем худое, недолжное. Значит и по-вашему любить нужно не все свое,
а только хорошее. Значит во всяком деле не о том нужно спрашивать,
своё или не свое, а о том, хорошо или худо, Работая как следует
над общеполезным вселенским делом, мы на деле покажем свою любовь
и ко всем своим, и к близким, и к дальним, и к семье, и к народу,
и к человечеству
Главная ваша ошибка в том, что вы ставите народность и народную
самобытность как какой-то предмет любви и действия, тогда как по-настоящему
народная самобытность находится не в предмете любви и действия,
а в том, кто любит и действует. Принадлежа к известному народу,
мы волей-неволей причастны народной самобытности, народному характеру
и типу, мы неизбежно налагаем свой национальный отпечаток на все,
что мы делаем - хорошее и дурное. Нам нечего искать вне себя той
народности, которая сидит в нас самих. А вот о чем нужно стараться:
чтобы наши личные и народные силы прилагались к настоящему хорошему
делу, чтобы мы проявляли свою народность с лучшей её стороны
Обыкновенно народ, желая похвалить свою национальность, в самой
этой похвале выражает свой национальный идеал, то, что для него
лучше всего, чего он более всего желает. Так француз говорит о прекрасной
Франции и о французской славе (la belle France, la gloire du nom
francais); англичанин с любовью говорит: старая Англия (old England);
немец поднимается выше и, придавая этический характер своему национальному
идеалу, с гордостью говорит: die deutsche Treue. Что же в подобных
случаях говорит русский народ, чем он хвалит Россию? Называет ли
он её прекрасной или старой, говорит ли о русской славе [3] или
о русской честности и верности? Вы знаете, что ничего такого он
не говорит, и, желая выразить свои лучшие чувства к родине, говорит
только о "святой Руси". Вот идеал: и не либеральный, не политический,
не эстетический, даже не формально-эстетический, а идеал нравственно-религиозный
Но эта "святость", которая составляет особенность нашего народного
идеала, не есть только отрешение от мира и жизнь в Боге: святость
в этом смысле, святость исключительно аскетическая, свойственная
всему Востоку, в особенность же Индии, - это есть индийский, а не
русский народный идеал. Россия, по народному характеру имея много
сходства с Индией, резко отличается от нее своим живым практическим
и историческим смыслом. Этот практический смысл ясно выразился в
прошедшей нашей истории, как это и вы прекрасно показали, в создании
и постоянном охранении русского государства, единой верховной власти,
избавлявшей нас от хаоса и самоуничтожения. Соответственно этому
практическому и историческому смыслу русского народа и в своём высшем
идеале сверх аскетической святости он полагает и деятельную святость.
Святая Русь требует святого дела. Покажите же мне теперь, что соединение
церквей, духовное примирение Востока и Запада в богочеловеческом
единстве вселенской церкви, что это не есть святое дело, что это
не есть именно то действительное слово, которое Россия должна сказать
миру? Да никакое другое и невозможно. Это слово России, которого
и вы ждете, не может быть каким-нибудь новым откровением, новой
истиной: по крайнем мере, мы с вами, как христиане, не можем допустить
нового откровения, новой истины после христианства. Это новое слово
может быть только полнейшим выражением, исполнением и совершением
христианства. Но какое же совершение христианства возможно при братоубийственной
розни двух главных его частей? Итак, новое слово России есть прежде
всего слово религиозного примирения между Востоком и Западом. Оригинально
ли, самобытно ли это слово - это вопрос праздный: если у русского
народа есть самобытные силы, то он сумеет сказать это слово по-своему,
но сказать его он должен, если хочет повиноваться воле Божией, если
хочет не лживо говорить про "святую Русь". Ибо это слово соединения
есть слово святое и божественное, оно одно может дать нам и истинную
славу - славу сынов Божиих: "блаженны миротворцы, яко тии сынове
Божий нарекутся"
И почему же это слово так возмущает вас? Не потому ли, что вместо
религиозного объединения вам представляется облатынение русской
церкви, как будто дело идет о какой-то внешней механической унии.
Но верите же вы в духовные силы Востока и России, те силы, которые
так явно проявились в русской истории? Я эти силы признаю, а потому
и жду их нового проявления. И в соединении церквей я вижу не умерщвление
русской церкви, а её оживление, небывалое возвышение нашей духовной
власти, украшение нашей церковной жизни, освящение и одухотворение
жизни гражданской и народной - явное обнаружение святой Руси. И
для того, чтобы это совершилось, необходимо самоотречение не в грубом
физическом смысле, не самоубийство, а самоотречение в смысле чисто
нравственном, т.е. приложение к делу тех лучших свойств русской
народности, на которые и вы указываете: - истинной религиозности,
братолюбия, широты взгляда, веротерпимости, свободы от всякой исключительности
и прежде всего - духовного смирения
В одном месте вашей последней статьи вы замечаете, что о духовном
смирении русского народа слыхал кое-что и г. Соловьев. Да, я действительно
слыхал о духовном смирении русского народа и не только слыхал, но
и поверил ему, и не только поверил, но и опираюсь на него в своих
взглядах на церковный вопрос. Вы, конечно, более моего слыхали о
русском смирении, но я очень хотел бы знать, как вы связываете с
этим духовным смирением те задачи усиленного национализма, те возбуждения
народного самолюбия, которые вы нам предлагаете. Пока вы этого не
покажете, я, к сожалению, не могу ни принять, ни даже понять и того
совета, с которым вы обращаетесь ко мне в заключении: не отделять
себя от народа, воссоединиться с русским народным духом. Я не знаю,
что вы под этим разумеете, про какой дух вы говорите. Тот ли это
дух, который водил наших предков за истинной верой в Византию, за
государственным началом к варягам, за просвещением к немцам, дух,
который всегда внушал им искать не своего, а хорошего?
Если вы его разумеете, то покажите же, что соединение церквей есть
нехорошее дело. Нет, вы сами называете его похвальным. Я же твердо
знаю, что это есть истинное святое дело и что посильное служение
этому святому делу не может отделить меня от святой Руси
1884
[1] В этом смысле я и защищал (в "Новом Времени") соглашение нашего
правительства с римским престолом и восстановление католической
иерархии в польских и литовских землях. Нескольким миллионам русских
подданных возвращена благодать святительства, восстановлена у них
правильная церковная жизнь: можно ли это класть на одни весы с какими-то
польскими интригами?
[2] Если нельзя обойтись без полемики, то она должна быть одинаково
свободной с обеих сторон. Допущение этого зависит, конечно, от правительства;
но показываем ли мы с своей стороны достаточно желания и способности
к такой свободе?
[3] "Слава русского имени" - иногда встречается в газетах, но это
есть перевод с французского
|