Судьба России 16

Подзаголовок

Н.А.Бердяев

<p>Свободная церковь и Собор<br>
http://magister.msk.ru/library/philos/berdyaev/berdn050.htmI<br>
Русский народ всегда чувствовал себя народом христианским. Многие
русские мыслители и художники склонны были даже считать его народом
христианским по преимуществу. Славянофилы думали, что русский народ живёт православной верой, которая есть единственная истинная вера,
заключающая в себе полноту истины. Тютчев пел про Россию:<br>
Удрученный ношей крестной,<br>
Всю тебя, земля родная,<br>
В рабском виде Царь Небесный<br>
Исходил, благословляя.<br>
Достоевский проповедовал, что русский народ -народ богоносец. Лучшие
русские люди верили, что в скрытой глубине русской народной жизни
таятся возможности высших религиозных откровений. Но вот грянула
революция и привела в бурное движение необъятное море народной жизни

Народ, безмолвствовавший тысячу лет, захотел, наконец, выговориться.<br>
И вот, прислушиваясь к многоголосью народному в разбушевавшейся
стихии революции, приходится признать, что имени Христова не слышно
в этом гуле. Не во имя Христа совершилась революция, и не христианская
любовь направляет её течение. Все попытки превратить нашу национальную
революцию в социальную были движимы дошедшей до озлобления жаждой
равенства, понятого механически и материалистически, но в них менее
всего чувствовался дух христианского братства. Революция обнаружила
духовную опустошенность в русском народе. И опустошенность эта есть
результат слишком застарелого рабства, слишком далеко зашедшего
процесса разложения в старом строе, слишком долгого паралича русской
церкви и нравственного падения церковной власти. Долгое время вытравлялась
святыня из народной души и справа, и слева, и это подготовило то
циническое отношение к святыням, которое ныне обнаруживается во всём своём безобразии. Революции хороши тем, что они выявляют истинное
положение, свергают всякую условную и лицемерную ложь. Для уничтожения
старой лжи и гнили значение революции будет велико. Революция ударила
по церкви и разрушила старую связь церкви и государства. Внешне
в строе церковном все пришло в движение. Русская церковь должна
перестроиться снизу доверху. Но в стихийном нарастании революции
церковное движение оказалось совершенно затерянным. Церковного голоса
не слышно в гуле революции. В дни великой опасности для России православная
церковь не играет той роли, какую играла в прежнее время, когда
св. Сергий Радонежский спасал родину и направлял её духовно. Есть
основание опасаться, что подобно тому, как до переворота церковь
была принижена перед старым самодержавным государством, она будет
принижена и перед новым демократическим государством. Но в дни,
когда Россия и весь мир переживает небывалые катастрофы, когда все
в мире стало зыбким и колеблющимся, христиане не могут не желать,
чтобы был услышан голос Свободной Церкви Христовой. Свободная церковь
есть прежде всего церковь, независимая от власти государства и от
всякой стихии этого мира. Она в себе самой черпает источник своих
откровений, она получает свою свободу от Главы своего Христа. Не
может церковь получить свободу от революций и изменений, происходящих
в государстве, не может свобода церкви родиться от демократического
строя. И если в старой связи церкви и государства нарушено было
заповеданное Христом отношение между "божьим" и "кесаревым",
то это было внутренним падением церковного народа, церковного человечества,
его соблазном и порабощением "миру сему". Церковь в своей
внутренней святыне, которую не одолеют врата адовы, не может быть
порабощена. Она сама есть источник благодатной свободы, она ограничивает
то всевластье государства, перед которым склонился мир языческий,
и охраняет бесконечную природу и бесконечные права человеческой
души. Только христианство признает бесконечность человеческого духа
и его несоизмеримость ни с какими царствами этого мира. Но церковь
есть богочеловеческий организм, и человеческая воля церковного народа
может соблазняться всеми искушениями, может отпадать и рабствовать

Русский церковный народ, находившийся под духовным воздействием
Византии, прошел через большие искушения, он воздал "божье"
- "кесарю". Автокефальность русской церкви означала возглавление
её царем. На этом пути церковный народ в России утерял всякое самостоятельное
значение в жизни своей церкви. Соборное начало осталось в голове
таких идеологов православия, как славянофилы, но оно отсутствовало
в самой церковной действительности. И церковный народ, и церковная
иерархия привыкли к приниженной пассивности, вся активность была
возложена на органы государства. И задачу наших дней для жизни церкви
нужно видеть прежде всего в том, что самый церковный народ и церковная
иерархия ныне призываются к активности и самодеятельности во всём
(между прочим и в деле религиозного воспитания). Нельзя уже рассчитывать,
что дело христианства на земле сделает за православных христиан
кто-то другой, какая-то опекающая и покровительствующая власть.<br>
II<br>
Внешний строй русской церкви, которая была самой большой и самой
сильной частью восточной православной церкви, держался своей связью
с царской властью. Падение "священного русского царства"
означает новый период в истории восточной церкви. Кончилась византийская
идея. Церковный народ освободился от одного из соблазнов, от рабства
у "кесаря", и ему дана свобода выбора дальнейшего пути

Внешнее единство восточной церкви ничем уже не держится. И это есть
огромное испытание духовных сил церковного народа. Отныне восточная
церковь может держаться лишь внутренним единством, лишь возрожденной
церковной силой и крепостью. И именно потому должна пробудиться
церковная воля к восстановлению вселенского единства церкви. Падение
русского самодержавия облегчит движение к соединению церквей. Но
движение это нужно прежде всего мыслить не как внешнюю унию, а как
внутреннее обращение двух половин христианского человечества друг
к другу с любовью, не отказываясь от своеобразного опыта каждой
из половин. Вполне свободной может быть лишь Единая Вселенская Церковь,
не прикованная к государствам и нациям, не зависящая от власти национальных
государств. Всякое разделение в церкви есть уже частичная утрата
свободы. Автокефальность русской церкви и была источником её несвободы

Соблазн папоцезаризма в западной католической церкви был таким же
разделением и таким же рабством, как и соблазн цезарепапизма на
Востоке. Но ошибочно было бы думать, что протестантизм был движением
к свободе церкви. Лютеранская реформация по последствиям своим подчинила
церковь принципу территориальности и отдала её во власть князей

Всякий уклон к протестантизму есть разделение в церкви, распадение
её и утрата её свободы. Русский синодальный строй был внесением
в православную церковь протестантских начал, заимствованных из Германии,
он представлял собой обмирщение церкви. Лучшие православные люди
относились с презрением к синодальному строю, считали его неканоническим
и искали духовного авторитета православной церкви в старчестве

Церковное управление было навязано старой государственной властью
и разделяет её судьбу. Св. Синод в последний период своего существования
подвергся тому же разложению, что и бюрократия, в нём была та же
гниль, что и в государственной власти. Князья церкви находились
в рабстве у Григория Распутина. Он определял в значительной степени
тот состав Св. Синода, с которым встретилось временное революционное
правительство. Перед первым революционным обер-прокурором встала
задача развязать старые отношения церкви и государства, снять с
церкви оковы, освободить церковный строй от того, что ему было навязано
старой властью. С этой точки зрения несколько насильственные действия
обер-прокурора по отношению к старому составу Св. Синода и высшей
церковной иерархии могут быть оправданы, хотя в будущем обер-прокурор
не должен играть никакой церковной роли и превратится в министра
исповеданий. В первые революционные моменты защита свободы и достоинства
церкви и церковной власти не могла быть защитой старого состава
Св. Синода, который не был избран церковно, который целиком навязан
церкви разлагающейся государственной властью. Первый пореволюционный
период церковной жизни оказался окрашенным в бюрократический цвет
нового стиля, и это было неотвратимым последствием старых грехов

Тело церкви давно уже больно, давно уже находится в нестроении,
и революция лишь выявила истинное положение, сбросила лицемерную
ложь. Клерикально-классовая точка зрения не может быть защитой свободы
церкви, она сама находится в плену у царства кесаря и добивается
земных выгод. Не следует забывать, что русская церковь пережила
длительный период упадка и угашения духа. Церковный народ безмолвствовал
и бездействовал. Много религиозной энергии рассеялось по сектам
и было направлено на борьбу против церкви и заключенной в ней полноты

Душа народная была в смятении и соблазнилась о нравственном падении
церковной иерархии, о духовном выр ождении "официальной"
церкви. Такое религиозное состояние народа ставит большие духовные
затруднения на пути церковного возрождения. И нужно ждать, что великие
жизненные испытания и потрясения приведут народ русский к религиозному
самоуглублению.<br>
III<br>
Давно уже надежды на обновление нашей церкви связывают с созывом
поместного церковного собора. В православной церкви должно быть
восстановлено соборное начало. Старая власть боялась собора, и созыв
его сделался возможен лишь после переворота. Церковь должна себя
перестроить на выборных, демократических началах. Отныне в церкви
не может быть терпимо ничто, навязанное ей извне. Но ошибочно было
бы принять восстановление соборного начала и демократизацию церковного
строя за церковное творчество и церковное возрождение. Один из соблазнов,
подстерегающих нашу церковную жизнь, - это смешение религии с политикой

Правое и левое политиканство в церкви одинаково пагубны. Переход
к политической или социальной демократии не есть религиозное движение,
и для церковного возрождения он сам по себе ничего не может дать

Настоящее церковное возрождение может идти лишь изнутри, из глубины,
от дыхания нового духа. Творческое религиозное движение начнется
лишь тогда, когда народ углубится внутрь себя, перестанет жить внешним

Тогда самобытное религиозное и церковное движение внесет в политику
и общественность высшую правду, которой в них нет. Пока же в революционном
движении Бог забыт, и от такого движения безумно ждать религиозного
возрождения. Человек выброшен на поверхность. Не следует слишком
многого ждать и от поместного собора. Вряд ли возможно в церковном
соборе большее количество религиозной энергии, чем та, которая существует
в церковном народе. Как это ни печально, но нужно признать, что
церковному собору не предшествовало никакого церковного движения
снизу, никакого накопления творческой духовной энергии в народе

Спешное созвание собора вызвано внешней необходимостью перестроить
русскую церковь и предотвратить возможность её развала. Собор должен
будет определить отношение церкви к государству, решить целый ряд
вопросов церковного быта. Собор прежде всего должен укрепить положение
церкви в разбушевавшейся стихии, все сметающей в своём бурном движении,
он должен поставить церковь в положение независимое от изменчивых
стихий революции и реакций, т.е. выявить Свободную Церковь, подчиненную
лишь главе своему Христу, которую и не поработят уже никакие изменения
в судьбах государства.<br>
Но опасности и соблазны подстерегают с разных сторон. С одной стороны,
возможен уклон к протестантизму, к реформации лютеровского типа

С другой стороны, возможно возникновение клерикального политического
течения, которое будет вести классовую борьбу в церкви и через церковь

И та и другая опасность отклоняют от путей Свободной Церкви, Единой
и Вселенской. И в том, и в другом течении церковь будет в ложном
сцеплении с политикой и государством. Через все опасности должен
быть проведен и сохранен внутренний иерархизм церкви, который и
есть истинная свобода и независимость от мира. Только свободная
и сохраняющая свою иерархическую преемственность церковь будет духовной
крепостью, в которой можно защититься от внутренних и внешних соблазнов

Сектантские уклоны всегда бывают бесплодной растратой религиозной
энергии. И нельзя не желать всей душой, чтобы религиозная энергия
сектантства была возвращена церкви. Истинный путь Свободной Церкви
пролегает одинаково далеко и от инертного и фарисейского консерватизма,
препятствующего всякому творческому религиозному движению, и от
разрушительного революционизма, направленного против внутреннего
иерархического лада церкви.<br>
Свободная церковь в новом русском государстве должна действовать
как внутренняя духовная сила и делать государство изнутри, а не
извне христианским. Принудительное христианское государство есть
лицемерная ложь. Но признание этой отрицательной истины не означает
отказа от права и обязанности христианского народа налагать христианскую
печать на своё государство. Поскольку русский народ останется христианским
народом, он не может не желать, чтобы церковь занимала в его государстве
особенное место, он не может приравнять её к частным обществам

Церковная свобода в христианстве соединяется с религиозной свободой

Но религиозная свобода, свобода совести для христианина не есть
формальная и бессодержательная свобода, она есть истина самой христианской
религии как религии свободы. Только безрелигиозные и враждебные
христианству люди могут утверждать, что религия есть частное дело
отдельного человека. Нет, религия есть дело вселенское, есть полнота
всего. Полное отделение церкви от государства, как того требуют
либеральные и социалистические доктринеры, нежелательно и невозможно

Во Франции оно приняло форму гонения против церкви. В принципе должно
быть разделение "божьего" и "кесарева", и "божье"
должно быть совершенно свободно от всяких посягательств "кесарева"

Но "божье" действует в "кесаревом", изнутри,
через церковный народ, в котором должна быть цельность духа. Истинная
церковь есть соединение свободы с единством. Русский поместный собор
есть лишь момент во вселенском церковном движении, которое должно
начаться в мире и соединить все силы христианства для борьбы с силами
антихристианскими, которые нарастают в мире.<br>
"Народоправство", № 7, с. 4-6,<br>
21 августа 1917 г.</p>
<p><br>
О свободе и достоинстве слова<br>
http://magister.msk.ru/library/philos/berdyaev/berdn051.htmI<br>
Когда с пафосом говорят о завоеваниях свобод революцией, то прежде
всего должны были бы иметь в виду те права человека, которые не
могут быть от него отняты ни во имя каких благ земных. Но об этих
священных и неотъемлемых правах человека менее всего у нас думают
и менее всего заботятся. Пафоса свободы человека нет в стихии русской
революции. Есть большие основания думать, что русские не любят свободы
и не дорожат свободой. Наша так называемая "революционная демократия"
одержима страстью к равенству, какой ещё не видел мир, под свободой
же она понимает право насилия над соседями во имя своих интересов,
произвол во всеобщем уравнении. Во имя равенства она готова у нас
истребить какую угодно свободу. И нравственный источник отрицания
прав, гарантирующих свободу, нужно искать в слабости сознания обязанности
и в неразвитости личного достоинства. Права человека предполагают
прежде всего обязанности человека. Без сознания обязанности хранить
священное право ближнего ни о каких правах нельзя серьезно говорить,
все права будут раздавлены. Но русское революционное сознание исконно
отрицает обязанности человека, оно стоит исключительно на притязаниях
человека. И тот, в ком притязания и требования сильнее обязанности
и долга, тот нравственно теряет свои права, тот нравственно хоронит
свою свободу. В русском революционно-демократическом душевном облике
совершенно померкло чувство вины, свойственное детям Божьим, и заменилось
чувством бесконечных притязаний, свойственным детям мира сего. Всякое
сознание обязанностей померкло в той стихии, которая ныне господствует
в России, и потому над правами человека совершаются непрерывные
надругательства. В гарантии прав человека самое важное - не претензии
того, кто имеет право, а обязанности того, кто должен уважать эти
права и не посягать на них.<br>
Русская революционная демократия видит самые ценные завоевания революции
во всеобщем избирательном праве, в Учредительном Собрании, в развитии
классовой борьбы, в демократизации и социализации общества, но не
видит их в правах человека, в свободных правах человека. Да это
и не удивительно. Революционной демократии совершенно чуждо духовное
понимание свободы, и она готова продать свободу, связанную с первородством
человека, за чечевичную похлебку интересов. И никаких реальных и
существенных прав и свобод человека русская революция нам не дала

У нас нет своего habeas corpus. Наоборот, по мере того как "развивалась"
и "углублялась" революция, все более торжествовало насилие
над всяким человеческим правом и всякой человеческой свободой. И
прежде всего оказалось раздавленным самое священное из прав человека,
самая священная из свобод - свобода слова. Мы переживаем период
самого страшного рабства слова и рабства мысли. В наши кошмарные
дни мало кто решается свободно и независимо мыслить, свободно и
независимо выражать свои мысли в слове. Наша печать в тисках; она
находится в состоянии подавленности, ей приходится держаться условной
лжи, навязанной господствующими силами. Прежде приходилось много
условной лжи говорить об "его величестве государе императоре",
теперь не меньшее количество условной лжи приходится говорить об
её величестве революционной демократии. И никто не решается сказать,
что король гол (как в сказке Андерсена). На улицах и площадях мало
кто решается громко высказывать свои мысли и чувства, все боязливо
оглядываются на товарищей по соседству. Русские люди так же начинают
говорить шёпотом, как в самые худшие времена старого режима. И нужно
прямо и громко сказать, что свобода мысли и свобода слова сейчас
находится в большей опасности, чем при старом режиме. Тогда за свободное
слово сажали в тюрьмы и ссылали в Сибирь, теперь могут разорвать
на части и убить. Тогда, при старом гнете, свободная мысль работала
и радикально критиковала господствовавшие силы, нравственно протестовала
против гнета и целое столетие подрывала нравственный престиж той
силы, которая лишала людей прав и свобод. Общественное мнение было
против самых первооснов старой тирании и всегда выражало это, хотя
и эзоповым языком. Теперь общественная мысль сделалась менее свободной

Мало кто решается восстать против первооснов современного гнета
и изобличить нравственное безобразие нынешней тирании. Тирания толпы
страшнее, чем тирания одного или нескольких. Русская мысль находится
в тяжелом плену. Общественное мнение парализовано, оно лишилось
нравственного центра. Не звучит свободный, независимый, возвышающийся
над борьбой интересов, над разъярением стихий голос национальной
совести, национального разума, мысли-слова (логоса).<br>
II<br>
Много критикуют у нас тактику революционной демократии, призывают
к единению и коалиции, но нравственно капитулируют перед той стихией,
которая порождает тиранию, которая насилует мысль и слово. Слишком
уж все взваливают на большевиков, которые стали условной мишенью,
в то время как зло не только в них и не только они губят свободу
в России. Зло распространено шире и источники его глубже. Интеллигенция
наша исповедовала рабское миросозерцание, она отрицала самые истоки
свободы - духовную природу человека, богосыновство человека. Народ
же слишком долго жил в рабстве и тьме. И самые священные права человека,
оправданные его бесконечной духовной природой, оказались отданными
во власть количественной человеческой массы, на растерзание толпы

Если судьбу свободы слова вручить утилитарным интересам и расчетам,
то в нынешний день признают лишь права того слова, которое служит
революционной демократии, но отвергнут и изнасилуют права слова,
которое будет служить иным целям, более высоким и глубоким целям

На этой зыбкой почве лишь слова, льстящие интересам и инстинктам
масс, получают безграничную свободу. Все же иные слова, звучащие
из большей глубины, заподазриваются и насилуются. Отвратительный
шантаж с обвинениями в контрреволюции ведет к тиранической расправе
со свободой мысли и слова, с неприкосновенностью личности. Нужно
наконец властно заявить, что истинная свобода слова в России предполагает
возможность высказываться всем, даже тем, которые являются сторонниками
монархии Если свобода слова будет дана исключительно сторонникам
демократической республики, то она будет не большей, а меньшей,
чем при старом режиме, - тогда была безграничная свобода для слов,
произносимых в направлении противоположном. А в свободной России
хотят ограничить свободу слова лишь одним направлением! Да и предполагалось,
что Учредительное Собрание, т. е. суверенный народ, решит, быть
ли в России республиканскому или монархическому строю, и что, следовательно,
самые разномыслящие слои могут к нему свободно готовиться. Но монархических
убеждений никто у нас не смеет свободно высказывать, это было бы
небезопасно, свобода и права таких людей не были бы гарантированы

И это есть нравственная ложь, порождающая тиранию. Республиканцы,
достойные этого имени, должны были бы давать всем большую свободу,
чем монархисты. Нужно лишить нравственного права говорить о свободе
тех, которые признают свободу лишь для себя и для своих.<br>
Самочинные рабочие и солдатские организации совершают уже полгода
надругательство над правами человека, они живут отрицанием свободы

Нельзя отрицать не только права, но и обязанности рабочих организовываться
для отстаивания своих насущных интересов и для увеличения своего
социального значения. Но у нас советы с самого начала революции
вступили на путь классовой диктатуры, своеобразной монархической
диктатуры, и это превратилось в истребление свободы в России. Надругательство
над свободой и достоинством слова достигло своего крайнего выражения,
когда разыгралась корниловская трагедия. Сразу же тьма объяла русское
общество, и никто не смел пикнуть. Печать была терроризована и вела
себя без достаточного достоинства, она не решалась потребовать прежде
всего выяснения правды и приняла условную правительственную ложь
о "мятеже" генерала Корнилова. Начался сыск, и над Россией
навис страшный призрак красного террора, самочинной расправы над
подозреваемыми в сочувствии ген. Корнилову. Испуг охватил несчастное
русское общество, испуг ещё больший, чем в самые страшные времена
царизма. Испуг всегда бывает преувеличен, но он характерен для духовной
атмосферы русской революции. В русском обществе началось нравственное
угнетение. Со страхом шептались о провокации, породившей корниловскую
трагедию. Права свободно защищать генерала Корнилова, военного героя,
страстного патриота и несомненного демократа, не было дано. И лишь
постепенно проникли в печать разоблачения, пролившие свет на эту
темную и роковую историю. Но эти кошмарные дни окончательно обнаружили
у нас отсутствие свободы слова, приниженность мысли, подавленность
духа. Ход революции развил у нас трусость.<br>
III<br>
Нужно громко кричать о том, что в революционной России свободы слова,
свободы печати, свободы мысли не существует, её ещё меньше, чем
в старой, самодержавной России. Революционная демократическая общественность
лучше читает в сердцах и требует большего единообразия в мыслях,
чем дореволюционная, реакционная власть, слишком равнодушная ко
всякой общественной мысли и неспособная в ней разобраться. Цензура
революционной демократической общественности более всеобщая и всепроникающая,
чем наша старая цензура. И нужно сказать, что цензура разбушевавшейся
массы народной всегда страшнее, чем цензура правительственной власти,
от которой многое ускользает. Когда сам народ посягает на свободу
мысли и слова, посягательство это более страшное и гнетущее, чем
посягательство правительственной власти, - от него некуда спастись

После революционного переворота пали цензурные оковы и уничтожена
была даже необходимая во время войны военная цензура, но не было
декларации прав свободы мысли и свободы слова, посягательства на
которые есть преступление против человека и Бога. Разнузданность
и распущенность слова не есть свобода. Эта разнузданность и распущенность
загубила у нас свободу слова. Свобода и достоинство слова предполагает
дисциплину слова, внутреннюю аскетику. Право свободы слова предполагает
обязанности по отношению к слову. Всякая свобода предполагает дисциплину
и аскетику и от разнуздания всегда погибает. Те разнузданные оргии
слова, которые за эти месяцы практиковались в революционно-социалистической
печати, уготовляли истребление всякой свободы слова. Разнузданность,
распущенность и произвол истребляют свободу, свобода требует сохранения
достоинства в человеке, блюдения чистоты, самоограничения. Развратное
обращение со словом губит достоинство слова и порабощает. В революционной
печати происходят оргии словесного разврата. Революционная фразеология
выродилась в самый настоящий разврат. Не разврат ли все эти лживые
крики о "контрреволюции", не разврат ли все эти лживые
обещания быстрого наступления социального рая, не разврат ли все
слова о святости революции, о святости интернационала и т. п.? Для
завоевания свободы слова необходимо бороться против этого словесного
разврата.<br>
Русские писатели, сознающие своё призвание, своё достоинство и свою
ответственность перед родиной, должны были бы требовать провозглашения
гарантии свободы мысли и слова. Но это требование может нравственно
импонировать лишь в устах тех писателей, которые блюдут высшее достоинство
слова и мысли, которые истину и правду ставят выше каких-либо интересов

В эти революционные месяцы как бы померкли достоинство и значение
русской литературы и русской свободной мысли. Слишком многие русские
писатели оказались придавленными уличными криками о их "буржуазности",
о "буржуазности" всех образованных, всех творцов культуры

У них не оказалось достаточной силы сопротивления перед разбушевавшейся
стихией, они растерялись и сами начали произносить слова, не истекающие
из глубины их существа. У слишком многих русских писателей не оказалось
собственной идеи, которую они призваны вносить в жизнь народную,
они ищут идеи у того самого народа, который находится во тьме и
нуждается в свете. В России должно раздаться истинно свободное слово
о том нравственном одичании и безобразии, до которого мы дошли,
и слово это должно возвышаться над борьбой классов, групп и партий,
борьбой за интересы и за власть, оно должно быть отражением Божественного
Слова, на котором только и может быть обоснована святыня свободного
слова и свободной мысли, ныне поруганная и раздавленная. Это не
есть вопрос политики, это - вопрос народной этики, вопрос религиозной
совести народа. Народная совесть и народный разум должны иметь центр

И таким центром могут быть лишь носители высшей духовной культуры,
свободные от рабьих оргий. Мы приходим к неизбежности возродить
духовные основы нашей жизни и искать внутренних источников свободы

Чисто внешний путь влечет нас к гибели и рабству. Мы не хотим больше
никакого рабства, ни старого, ни нового. Революционное насилие над
свободой мысли и слова по существу несет в себе семя контрреволюции,
оно есть наследие старого мракобесия и не может быть терпимо в свободной стране

"Народоправство", № 11, с. 5-6
7 октября 917 г.